Большая книга ужасов – 86

– Ты чего, инопланетное создание? – Я поднял её на руки, огляделся. В доме не горел свет. Вообще не горел: кое-какой свет уличных фонарей проникал в окна, я видел пустую кухню и полумрак большой комнаты.

– Мам, Ленка темноты испугалась! Что, опять авария? – Со светом у нас бывают перебои, я не удивился. Странно, что Ленка не привыкла и ревёт, она не боится темноты обычно…

– Мам? – Ленка замолчала и прислушалась вместе со мной. На кухне капала вода из рукомойника, тихо бубнило радио.

– Мам? – Тишина. Я щёлкнул выключателем, и в прихожей загорелся свет. Значит, нет никакой аварии? А чего мать с Ленкой в темноте сидят, и где вообще мать?

Я сковырнул валенки, прошёл в кухню, комнаты, везде зажигая свет. Матери не было. Должно быть, отошла ненадолго и задержалась дотемна. А Ленка до выключателей не достаёт, вот и осталась в темноте. Я опустил свою инопланетную сестру на пол, она тут же уселась за свой столик и с деловым видом принялась рисовать. В темноте не порисуешь, вот она и ревела.

После кладбища мне стало как-то легче на душе, но не настолько, чтобы забыть про доклад. Он стал казаться мне очень важным, как будто что-то интересное и серьёзное происходит у меня под носом, а я, дурак, не замечаю, потому что не знаю чего-то важного… Я даже есть не хотел: плюхнулся на кровать с книжкой, так и сидел до прихода отца.

Фара мотоцикла осветила двор, как раньше. Я прилип к стеклу, в надежде, что они возвращаются вдвоём, может, он её по дороге где-нибудь встретил. Но отец был один. Если не считать очередного зайца. Отец положил тушку на место сумок, рявкнул «Я пришёл!», стал разуваться. Я прикинулся ветошью, но потихоньку наблюдал за ним через полуоткрытую дверь. Не знаю, чего я ждал после кладбища. Все мистические ритуалы – это немножко самообман: вот я налью молочка домовому, пожгу полынь, чтобы жильцы попрятались, попрячу ножи, поколдую как волшебник из книжки – и ничего плохого не случится… Конечно случится, оно всегда случается, но липовому колдуну на какое-то время станет легче: он поверит, что может хоть что-то контролировать.

Отец прошёл на кухню (Чёрт, я там свет не выключил, сейчас он мне задаст!), скрипнул его стул.

– Кормить будут?

Отмалчиваться больше было нельзя. Я отложил книжку, вышел к нему и затараторил:

– Мать куда-то запропастилась, я разогрею что есть… – Полез в холодильник, стал метать на печку все кастрюли подряд.

Отец молча наблюдал. Складка над переносицей как будто разгладилась, и взгляд был не такой, как вчера.

– Всё болеешь?

– Немного. В школу уже хочу, надоело дома торчать.

– Правильно, с друзьями-то, поди, веселее. И эта ваша, как её… Меньше с уроками пристаёт. – Он издал странный звук: как будто его душат, а он смеётся. Он что, в хорошем настроении?

– Рад, что мотоцикл нашёлся?

– А то! Теперь не надо Николая просить, сам катаюсь. Тебе тоже учиться пора, большой уже. Вот снег растает…

Я расставлял тарелки, боясь стукнуть о стол и спугнуть отцовское благодушие. Неужели крест помог? Почему нет-то, в конце концов мы починили сломанное – точнее, сделали заново, мы заткнули эту дыру в могиле этого АС, этого Толяхи, который мне по ночам снится… Он правда снился последние ночи. Жуткий, с бородой, в моём сне он бродил по дому и ворчал: «Ни одного нормального ножа в доме, ни одного!»

Потом мы ужинали втроём. Я помалкивал, чтобы нечаянно не рассердить отца снова, и всё прислушивался, не идёт ли мать. Стемнело-то уже давно, но было ещё не поздно, я надеялся, что она засиделась где-то в гостях, хотя на душе было всё равно неспокойно. После ужина отец сказал «Спасибо» и ушёл в сарай разделывать свою добычу. «Охоту уважал. Был у него секрет».

Я мыл посуду и прислушивался, не стукнула ли калитка. Она застучала, когда настало время детской передачи, и я каждый раз выскакивал в прихожую смотреть, кто идёт. В дом как на собрание прибывали мамы с детьми. Я спрашивал каждую, не видели ли они нашу, те качали головами: «Со вчера не видела. Она должна была зайти с утра – и нет, я думала, забыла, может»; «А чего она в магазин не зашла, я отложила ей чего-то там»; «Не, не видела».

Я разлил чай взрослым на кухне, включил детям «Спокойной ночи» в комнате и даже немножко поболтал с Надькой, а то обидится. Не выдержал и пошёл одеваться. Отец не убьёт, он зайцем занят.

* * *

Холодный воздух после тёплого дома так шибанул в лицо, что я закашлялся и чуть не передумал. Надо всё-таки сказать отцу, что я ушёл, а то точно убьёт. Не хотелось, ой как не хотелось, ещё и не пустит, пожалуй, но всё-таки надо.

Из-за приоткрытой двери сараюхи бил тусклый свет: отец включил одинокую лампочку под потолком и оглушительно лязгал железом. Звук был такой, будто двое дерутся на шпагах с космической скоростью. Я побоялся заходить, встал на пороге. Отец стоял боком ко мне, склонившись над точилом, и действительно обтачивал какую-то плоскую железку. Он делал нож.