Большая семья

рта вырывается пламя, как из форсунки. А когда зажгли свет, в ведре снова обнаружили

воду. Это подтвердили правдоискатели Панов и Терентюк, сбегавшие на сцену и окунувшие

пальцы в ведро.

– 50 –

Был и сеанс гипноза. Правда, с гипнотизером случилось недоразумение. Он вызывал

на сцену желающих из публики и усыплял. Вздыбленная шевелюра, глаза, мечущие молнии, движения рук, интонации голоса — от резкого до замираюшего — внушали доверие и даже

страх. Уснувшие выполнят ли команды, двигаясь по сцене, как Лунатики. С закрытыми

глазами находили стакан и пили воду, ложились на спинки стульев, опираясь затылком и

пятками, не прогибаясь, когда сам гипнотизер нажимал на живой мостик. Вставали, профессионально делали стойки, раздевались до пределов приличия лазали по канатам.

В рядах зрителей — напряженная тишина. Ни вздохнуть, ни чихнуть. Пробужденные

после сеанса виновато моргали глазами, озирались вокруг, находили свою одежку и

смущенно скрывались за кулисами. В следующий вызов всех желающих из ряда поднялся

Митька Гето. Он немного побледнел и глуповато повел глазами.

Гипнотизер усадил Митьку в кресло. Повторились его манипуляции. Открытые

ладони маячили перед глазами.

— Вы хотите спать, вы хотите спать, вы хотите спать... вы спите... спите, — слышался

монотонный голос мага.

Митька по-барски развалился в кресле, притих, стал похрапывать и свистеть носом.

Признаков его глубокого сна, казалось, было достаточно. Но странно, команды гипнотизера

он не слышал и никуда не двигался. Посидев с минуту и похрапев, он стал почесывать

затылок. Затем встал и пошел медведем на гипнотизера. Казалось, в этот момент маэстро

остолбенел и самозагипнотизировался. С закрытыми глазами Гето что-то снимал с его фрака, брезгливо стряхивал на пол. От резких прикосновений Митьки, как от электрических

разрядов, маэстро дергался, испуганно отстранялся, закрывался руками, не зная, где его еще

ущипнут. Гето лениво потянулся, сладко зевнул. Изумленно раскрыл глаза, сказал со

вздохом:

— Я не хочу спать. — Он вплотную придвинулся к гипнотизер, скорчил страшную

рожу, оскалил зубы и во всю силу своего неслабого голоса гаркнул: — Чого вы до мене

чипляетесь? Я не крыса!

Маэстро отпрянул. Публика ахнула, ряды колыхнулись, захлопали в ладоши, послышались выкрики: «браво», «бис», «молодцы». Митька низко раскланивался направо и

налево, отходя в глубину сцены. Обернувшись, взял безжизненную руку перепуганного

артиста и повел его к рампе. Аплодисменты вспыхнули с новой силой. Опомнившись, незадачливый гипнотизер тоже стал кланяться. Митька пожал ему руку и пошел на свое

место. Занавес задернули. Сеанс «гипноза» представился зрителям как оригинальный номер

программы.

Действительно, Митька комично играл непредвиденную роль и стал героем вечера.

Уже потом, по дороге в лагерь, он признался, что гипноз его «не взяв», а «гипнотизер

халтурщик и фармазон».

— А как же с другими? — не поверили Митьке товарищи, — Може, вони слабаки, а

може своя братва — артысты. — заключил Гето.

Наш хор исполнил «Мы кузнецы», «Наш паровоз». Лена Соколова хорошо прочитала

«Гренаду» Светлова. Шура Сыромятникова и Мотя Петкова под оркестр танцевали

татарский танец. Законченные движения, грациозность и легкость, чисто национальные

черты характеризовали профессиональную подготовку танцовщиц. И не беда, что у Шуры и

Моти отсутствовали татарские косички — обе подстрижены «под мальчика», им

аплодировали долго и дружно.

Нас провожали благодарные жители, их добрые напутственные слова звучали как

признание того, что мы не только праздные созерцатели крымской экзотики, но и

политические агитаторы, носители новой, пролетарской культуры.

Сплошной полосы радостей и удач, к сожалению, не бывает. Под большим секретом, Алексюк рассказал своим корешам о смерти матери Антона Семеновича. Сам Ленька все

узнал из телеграммы. Антон Семенович, расстроенный внезапным горем, коммунаров в это

не посвятил, — не поделился с ними своими переживаниями, и от этого ему было еще

– 51 –

тяжелее. Не хотел солнечные дни нашей юности омрачить тяжестью траура, который так

безжалостно навалился на него самого.

Вспомнилась живая, маленькая, опрятная, в белом фартучке Татьяна Михайловна.

Навещавшие ее знали, как она любила своего Антошу, заботилась о нем. Ее частыми гостями

были пацаны. Воспитанная и вежливая, она всех называла на «вы», наделяя и нас

родительской лаской. Их маленькая квартира при коммуне скромно обставлена, но все было

прибрано, сверкало свежестью и чистотой. Не располагая достатком, Татьяна Михайловна

всегда старалась угостить «деток» каким-нибудь лакомством, чаще всего — вкуснейшими

блинчиками. Гости понимали ее отношение, благодарили и, отходя от стола, оставляли на