Большая семья

и линейкой, заглядывая во все углы. Стоял у обветшалых построек, шевеля пальцами, что-то

шепча, соразмерял, прикидывал. Не замечал, что его сопровождают «разведчики», переговариваясь шепотом и скользя как тени.

— Севка, как думаешь, чего он тут путается? — наклонился к товарищу остроглазый

спутник.

— Двор убирать будем! — не задумываясь ответил тот.

— Скажешь, двор убирать! Он курятники будет строить!

— Не трепись, Игорь, зачем курятники! Он — инженер

— Увидишь! Если убирать мусор, зачем мерять? Догнал?

Тем временем Соломон Борисович присел на старую бочку, достал из глубины

кармана блокнот и стал записывать. Писал долго, перелистывая блокнот, делал паузы для

мысли и снова писал.

— Действительно, — шепчет Игорь, — не мусором пахнет. Здесь будет город

заложен!

Вечером собралось бюро комсомольской ячейки: лучшие дзержинцы, старые

коммунары из горьковцев. Пригласили инструкторов: по дереву — Полищука, из слесарно-

механического — Шевченко, из столярно-сборочного — Попова рабочих Капустина, Мещерякова, отца и сына Филатовых, Слово для информации дали Соломону Борисовичу:

— Для выполнения договорных обязательств мы в авральном порядке приступить к

постройке сборочного цеха мебели. У нас нет хорошего строительного материала, и где

взять, когда идут такие стройки? Нам помогут старые хозяйские постройки, как пережитки

капитализма. Мы заставим их работать на социализм. Их нужно демонтировать и перенести

на стройплощадку. Демонтировать, а не разрушать, чтобы получить материал, а не прах.

— Ой, горе! Чи то материал? — пожала плечами Маня Бобина. Павел Перцовский

сказал:

— Двадцать дней на такую муру нечего терять. Если рабочий день продлить на два

часа, за две недели уложимся. Нужны скобы, гвозди, костыли, петли; инструмент: топоры, пилы, лопаты и носилки.

— А скобянки мы не имеем, — вставил Соломон Борисович, — мы должны получать

ее на старом объекте.

— Навряд эта ржавь сгодится, — заметил мастер Шевченко.

— Вы так думаете? — взглянул на него Коган поверх очков. — Нам поможет кузня!

Кузнец Филатов дунул в пшеничные усы:

— Добре, пущай дергають, а мы слеставрируем. Коротко выступил мастер Попов:

— Не будем дожидаться нового цеха. Приступим к сборке кресел в нашем

помещении. Товарищ Полищук, слово за вами. Ждем от механического индустриальной

подачи полуфабриката.

— Из сырого материала работать не будем! — резко возразил Полищук. —

Материальчик у нас из одних сучков. Так, Соломон Борисович?

— Пхе! Вы думаете, нам дадут первый сорт, без сучка и задоринки? Лучший лес — на

экспорт, за станки и машины. Индустриализация страны, понимать надо!

После бюро у всех много дел: подготовить уроки, поработать в кружках, в оркестре, побыть на свежем воздухе. Занятия в классах проходят у всех по-разному. Один внимательно

слушает учителя, важное для себя записывает. Другой вдруг начнет изучать подробности

учительского лица: почему родинка так смешно вздрагивает на левой щеке, блестит лысина, интересно складываются губы. А иной спит с открытыми глазами, находя это надежной

маскировкой.

– 14 –

Случаются даже развлечения. На уроке военного дела у добродушного преподавателя

Добродицкого коммунар Скребнев дрессировал муху. Привязав нитку к лапке, водил по

столу, не давая взлететь. Муха трепыхала бесцветными крылышками, стараясь оторваться от

«взлетной дорожки». Севка прикрывал ее рукой и начинал сначала. По его замыслу, муха

должна стать не самолетом, а скакуном. Рядом за одним поляком сидел тяжеловесный

Грушев. Его называли Мухой, хотя его комплекция нисколько не соответствовала кличке. Он

сидел и дремал.

Обычно рассеянный Добродицкий, раскрыв рот, застыл в изумлении:

— Скребнев, что ты делаешь с мухой? — заикаясь и подходя ближе, пролепетал он.

— А ничего. Как сидел, так и сидит, — нагловато ответил Севка.

— Кто сидит?

— Муха.

— Твоя муха летает, а не сидит!

Грушев очнулся от летаргического сна и заерзал на стуле, повернув свой

атлетический торс к Скребневу.

— Что, я летаю? Я слушаю...

Поднялся смех. Ребята повскакали с мест, окружили маленького Севку и его

напарника, а Добродицкий успел конфисковать виновницу переполоха, поднеся ее на нитке к

свету окна.

— Староста, запиши в рапорт! — покраснел от смеха Добродицкий.

— Кого, Муху? — подыграл староста.

— А что я сделал? — ошалело оправдывался Грушев, обводя всех тяжелыми глазами.

После работы и занятий в школе коммунары растворяются в культурно-массовых

делах: в Тихом клубе — библиотека, шахматные турниры, редколлегия, решение ребусов.

Никто не войдет в головном уборе, не осмелится подпирать спиной стену. Иное в Громком

клубе. Сыгровки духового оркестра, репетиции постановок и концертов, кинофильмы, балетные и народные танцы, спортивные мероприятия, игры, собрания.

Весь букет шумов рядом с кабинетом Антона Семеновича. Лишь много позднее