Взобравшись на вершину, они первым делом стали восхищаться открывающимся видом; особого внимания удостоился порт Дан Леорэ, который изумительным по своему совершенству образом обступался склонами Трех Скал и Килмашога; узкие полоски суши, уходящие в море и охватывающие с нескольких сторон гавань, напоминали руки, простертые с мольбой в морскую синеву. Доносилось пение молодых священников, расположившихся где-то среди деревьев на лесистом склоне холма. Белаква и Руби не только слышали их пение, но пошарив глазами, увидели дымок костра, возле которого эти монахи расположились. К западу, в долине, Белаква заметил рощу лиственниц, и у него на глаза навернулись слезы. Подняв несколько вверх взгляд этих своих своенравных органов зрения, самовольно источающих влагу, и пробежавшись ими по дальним склонам Гленду, пятнистым, словно шкура леопарда, он подумал о Синдж, и это его несколько приободрило. А вот район Виклоу, усеянный грудями холмов с обильными прыщиками кустов и деревьев, Белаква обозревать отказался, и Руби согласилась, что этого и в самом деле не стоит делать. Сам город и равнины, уходящие к северу, для Белаквы и Руби не представляли никакого интересу, особенно если учитывать то настроение, в котором они пребывали. Внутри руин древней крепости обнаружился человечий помет.
Они повалились в вереск одновременно, как марионетки, управляемые одной ниткой. Находились они уже с западной стороны холма. С этого момента и далее в их поведении стало наблюдаться нечто очень secco[133]
, нечто марионеточное, они вели себя, словно куклы из представления "Панч и Джуди"[134]; Руби все больше смахивала на похабную Марию Магдалину, а Белаква все больше походил на одного из персонажей "Жизни Блудницы".Белаква все тянул время и не открывал сумку.
— Я все подумывал, не взять ли с собой проигрыватель и пластинку с записью "Павана" Равеля, но потом...— но что потом он сделал, Белаква не договорил.
— А потом ты передумал,— за него закончила мысль Руби. У нее, знаете ли, имелась весьма раздражающая привычка прерывать людей.
— Ну, да, в каком-то смысле,— пробормотал Белаква.— В твоем замечании есть, как обычно бывает в подобных замечаниях, некий смутный намек на истину.
Обратите внимание на то, как человек такого литературного склада, как Белаква, превращает самую простую ремарку в нечто туманно неопределенное.
— Ото жаль,— как-то очень по-просторечному произнесла Руби,— Такая музыка могла бы сильно помочь...
О Счастливая Инфанта![135]
Написана Веласкесом — и не нужно больше делать никаких нудных домашних заданий!— Знаешь, если бы ты снова надела свою юбку,— чуть ли не исступленно прокричал Белак-ва,— мне было бы легче... ну, все проделать. Идти уже никуда дальше не нужно, юбка не будет путаться в ногах, а так это меня...
Да, как видим, положение, несомненно, несколько осложнилось, и самое незначительное обстоятельство могло, говоря фигурально, перевернуть повозку с яблоками, которые бы рассыпались так, что их уже не собрать.
Руби навострила уши. К чему этот призыв снова надеть юбку? Являлось ли это объявлением подготовки к задуманному действу? Если так, решила она, то на всякий случай она откажет ему в его просьбе.
— Мне удобнее без юбки,— заявила Руби.
Белаква, свирепо уставившись на лиственницы, некоторое время дулся и обиженно молчал.
— Ну, ладно,— ворчливо проговорил он наконец,— может быть, для начала чего-нибудь выпьем, а?
Руби поддержала это предложение. Белаква открыл сумку, при этом стараясь сделать так, чтобы она раскрылась как можно меньше, всунул в щель руку и, вытащив сначала бутылку, а потом и стаканы, мгновенно закрыл сумку.
— Выдержка пятнадцать лет,— горделиво объявил он.— Чтоб купить этот виски, пришлось занимать деньги.
Страшно подумать, сколько всего он задолжал и там и здесь, и за то и за это! Если он сейчас все не провернет, как задумано, то он может считать себя вконец разорившимся.
— Боже! — воскликнул он, отчаянно хлопая по карманам,— я, кажется, забыл взять штопор.
— Подумаешь, проблема,— небрежно бросила Руби,— Отбей самую верхушку или отстрели бутылке горлышко, револьвер-то у тебя есть.
Но в конце концов штопор нашелся, как он обычно находится в подобных ситуациях, и некоторое время они молча пили виски маленькими глоточками.
— Трюк заключается в том,— с трудом выговорил Белаква, хватая воздух после излишне большого глотка крепкого виски,— чтобы, когда пьешь виски, знаешь, на спор, из горлышка, долго не отрываясь, нужно не вдыхать воздух. Такой есть шик в Дублинских барах. Вроде цивилизованное место, а дикости хватает.
Они выпили еще.
— Я так думаю,— сказала Руби,— мы выпили по четыре двойных порции, которые обычно подают в барах. Говорят, что в такой бутылке умещается восемь двойных порций.
Белаква высоко поднял бутылку, чтобы точнее оценить, сколько в ней осталось виски. По всей видимости, Руби, определяя вместимость бутылки, ошиблась.
— Ну, там, где четыре двойных, всегда есть место и для пятой,— изрек Белаква.
И они выпили еще.
— О Смерть и Жизнь! — прогорланил Белаква.— О дни, что сочтены!