Большие и маленькие

– Оксана, я сестра Маши, вдовы Алексея, – выпалила она заготовленную первую фразу, десятки раз прорепетированную мысленно по дороге и все-таки прозвучавшую диковато – эта с чрезмерной грамотностью вставленная на место «жены» «вдова», как она и опасалась, резанула ухо. – Я пришла поговорить.

Звякнуло вино о банку консервированных персиков – получилось глупо: дзинь, пришла не с пустыми руками.

– Что вам нужно?

– Ничего, правда. В смысле, ничего определенного. – Заготовки закончились. – Поговорить. Правда, Оксана, я без скандала. Откройте, пожалуйста.

Оксана раздумывала дольше, чем она могла ей позволить.

– Мне очень нужно, пожалуйста, откройте.

Открыла.

Заспанная. Звонок в дверь ее разбудил. Насторожена. Давай скорей, сестра вдовы… что там тебе очень нужно… Волосы с правого боку свалялись и встали торчком.

– О чем вы хотите говорить?

Отступила на шаг, пропуская.

Люся понимала: вид у нее нелепый – в обнимку с бумажным пакетом из супермаркета.

Что-то в этом девчачьем лице с красными зареванными глазами, с красным носом… в ее доверчивом бледном лице… в этих тонких руках, обхвативших локти… в этом шелковом бирюзовом халатике… успокоило Люсю.

– Понятия не имею. О чем получится, – ответила она так, будто приехала к давней подруге скоротать по-свойски вечерок.

И скинула туфли.

Впервые за много дней казалось, что она контролирует ситуацию.

– Просто посидим, и я уйду.

У нее губы обветрены. Вдруг осознала совсем уж неожиданное: хочется коснуться рукой. Просто потрогать, помять – ощутить, как устроен этот рот. Неправильный, но чувственный. Леша так делал?

– Можно руки помыть?

– А… Да. Ванная там. Полотенца в шкафчике. Берите любое.

Смотрела ошарашено.

– Куда? – качнула Люся пакетом с провизией, на этот раз намеренно добившись красноречивого звяканья. – Тут вино и все, что под руку попалось. Кешью, шоколад, консервированные персики… что там еще… оливки… и маслины заодно.

– Давайте. – Оксана забрала пакет.

– Меня Люда зовут.

– Знаю. Леша рассказывал.

В ванной Люся управилась быстро. Торопилась – не вспугнуть бы момент, собственное настроение. Не могла больше: думать, чувствовать – и ничего не делать. Но дальше все сыпалось само собой.

Оксана сидела у стола – бочком, на краю углового диванчика. Отвернулась. На столе пакет. Рядом бутылка бургундского. Начала, наверное, выкладывать и – резануло: с Лешей так же садились. Вино, свечи.

– У меня отпуск заканчивается, – сказала Люся, подходя, и принялась выкладывать на стол остальное. – Я должна была с вами увидеться.

– Да, – сказала Оксана, не поднимая глаз; было непонятно, с чем она соглашалась, но не уточнять же. – А мне отпуск дали, – добавила осипло и откашлялась. – Я не просила. За меня попросили. Дали отпуск. Не могу работать. Сплошные ошибки.

– Много дали?

– Две недели. Все смотрят. Болтают за спиной.

– Я похозяйничаю, ладно? Чтобы вас не беспокоить.

Вазочки для персиков и ананасов нашлись в ящике со стеклянной дверцей. Там же два подсвечника – стеклянные шары. Витые до половины сгоревшие свечки. Коробка спичек. К бабке не ходи: Леша зажигал эти свечи этими спичками. Вынимал из коробка, чиркал. Что-нибудь говорил. Шутил. Он всегда много шутил. Или с ней бывал другим? Притихшим? Сентиментальным?

– Он сюда приходил?

– Сюда.

Накрыв на стол, Люся достала свечи. Говорила без умолку – чтобы отвлечь, не дать ей расплакаться в самый ответственный момент, пока зажигаются свечи. Перешла ненароком на «ты» и уже не стала поправляться, испрашивать разрешения.

– Не знаю, зачем я пришла. Возможно, зря. Как только я стану в тягость, ты скажи. Намекни, и я уйду. Хочется запомнить, какая ты. Не могу объяснить, зачем ты мне. Но вот так.

Первая свеча зажглась.

Оксана наблюдала, не отрываясь, за ее руками.

– Сегодня поняла, что все эти дни хотела с тобой увидеться.

– Спасибо.

Вторая свеча.

– Я тут совсем одна, знаешь.

Выключив люстру, Люся села за стол, разлила вино по бокалам. Оксана развернулась лицом к столу.

Она не выглядела хрупкой. Сложное сочетание: подростковые ломкие линии, тонкая кость и при этом – сочная женственность. Настоящая, природная. Которая сама по себе, сама себя не замечает. Она отзывчива. Мужчинам нравится ее опекать. И Леше нравилось. Она решила – это может быть надолго, почти навсегда – ну и ладно, пусть он женат.

Даже такая, только что оторвавшаяся от подушки… сколько она так – поплакала, подремала… даже такая она сохраняла обаяние; подавленная и раскисшая, умудрялась сплести эту цепкую паутинку.

– Не знаю, Оксан, насколько правильно. Для меня. Для тебя. Но…

– Я теперь совсем одна. Совсем-совсем. Даже в детстве не было такого одиночества.

Люся дотронулась до ее руки.

И все. И как будто открыли окно – и хлынуло. Как будто шагнула под птичий гомон, под живительную прохладу из вязкой, пыльной духоты.