Большие надежды (без указания переводчика)

Еслибъ насъ не связывала теплая любовь, то право, я думаю, мы положительно каждое утро ненавидли бы другъ друга. Я не могъ видть нашихъ комнатъ въ эти минуты раскаянія, а грумъ мой становился мн совершенно противнымъ. Онъ казался мн въ это время боле дороже, чмъ во вс остальныя сутки безполезнымъ предметомъ роскоши. Чмъ боле мы длали долговъ, тмъ горьче становился намъ утренній кофе. Однажды, когда во время его принесли мн письмо, грозившее судебнымъ искомъ, я до того разгорячился, что схватилъ за шиворотъ грума за его замчаніе о необходимости вести намъ счеты, и такъ тряхнулъ его, что онъ очутился на воздух,

Иногда я говаривалъ Герберту, какъ будто что новое:

— Милый Гербертъ, наши дла очень-плохи.

— Милый Гендель, обыкновенно отвчалъ онъ:- я только что хотлъ тоже сказать, вотъ странное совпаденіе.

— Ну такъ, Гербертъ, замчалъ я: — разсмотримъ наши дла.

Мы всегда чувствовали какое-то удовольствіе ршиться на такое занятіе. Я полагалъ, что это было дло, что это значило мужественно встрчать опасность. Я увренъ, что Гербертъ раздлялъ мое мнніе.

Тогда, мы приказывали въ обду какое-нибудь особенное кушанье и вино, чтобъ подкрпиться на такое важное занятіе. Посл обда мы притаскивали кучу перьевъ, бумаги и порядочное количество чернилъ. Одно зрлище изобилія этихъ припасовъ было очень-утшительно.

Потомъ я обыкновенно бралъ листокъ бумаги и надписывалъ наверху очень-аккуратно заголовокъ: „Счетъ долговъ Пипа“ и прибавлялъ „гостинница Барнарда“ и число. Гербертъ такъ же бралъ листокъ бумаги и съ тми же формальностями ставилъ заголовокъ: „Счетъ долговъ Герберта“.

Каждый изъ насъ тогда обращался къ кучк записокъ и бумажекъ, долго валявшихся, и въ ящикахъ, и карманахъ, и за зеркалами; многіе изъ нихъ были изгажены, и даже частью сожжены отъ употребленія ихъ на засвчиваніе свчей. Скрипъ нашихъ перьевъ имлъ очень-успокоительное дйствіе, такъ что я не могъ понять разницы между этимъ назидательнымъ занятіемъ и дйствительною уплатою долга, Но своему добродтельному характеру эти оба дла казались мн равносильны. Когда мы нсколько времени прилежно занимались, я прерывалъ молчаніе, спрашивая Герберта, какъ идетъ его дло? Гербертъ, почесывая голову, обыкновенно отвчалъ: „цифры-то ростутъ, Гендель, честное слово, ростутъ“.

— Не унывай, Гербертъ, отвчалъ я, усердно водя перомъ: — Разбери хорошенько свои дла. Смотри прямо въ глаза опасности!..

— Я бы радъ, но цифры сами очень-сердито смотрятъ на меня.

Но моя ршительность имла свое вліяніе, и Гербертъ опять принимался за работу. Черезъ нсколько времени, онъ снова бросать дло, отговариваясь, что у него не достаетъ счета Кобба, Лобба, Нобба, или тамъ кого другаго.

— Такъ поставь круглымъ числомъ, Гербертъ.

— Какой ты молодецъ на выдумки! отвчалъ мой другъ въ восхищеніи:- дйствительно, у тебя великолпныя способности къ дламъ.

Я былъ того же мннія. Въ подобныхъ обстоятельствахъ я считалъ себя дловымъ человкомъ — дятельнымъ, ршительнымъ, хладнокровнымъ. Когда я вс свои долги списывалъ съ отдльныхъ бумажекъ на общій листъ, я сравнивалъ ихъ и отмчалъ черточкой: при каждой черточк мною овладвало какое-то великолпное чувство довольства самимъ собою. Когда уже мн не оставалось боле ничего отмчать, я свертывалъ въ одинаковую форму вс записки и счеты, надписывалъ на задней сторон ихъ содержаніе, и связывалъ, въ симметрическія пачки. Потомъ тоже длалъ и для Герберта, который скромно замчалъ, что онъ не имлъ моего административнаго генія. Покончивъ это занятіе, я чувствовалъ, что устроилъ и его дла.

Мои способности къ дламъ выразились еще въ другой важной мр, которую я называлъ „оставлять поле“. Напримръ: положимъ, долги Герберта составляли сто шестьдесятъ четыре фунта и четыре съ половиною пенса, тогда я говорилъ: „оставь поле и пиши круглымъ числомъ двсти фунтовъ!“ Или, положимъ, мои долги были въ четверо боле его долговъ, а оставлялъ поле и ставилъ круглымъ числомъ семьсотъ фунтовъ. Я очень, уважалъ разумность этого поля, но долженъ теперь признаться, что это было очень-разорительное самообольщеніе. Мы всегда длали новое долги и наполняли оставленное поле и часто даже, полагаясь на чувство свободы и состоятельности, перебирали и начинали другое поле.

Но, посл такой ревизіи нашихъ длъ нами овладвало чудное спокойствіе, и я убждался все боле-и-боле въ моихъ рдкихъ способностяхъ. Довольный своими трудами, методою и комплиментами Герберта, я долго съ удовольствіемъ сиживалъ между моими и Гербертовыми пачьками счетовъ. Въ эти минуты я скоре чувствовалъ себя цлымъ банкомъ, нежели частнымъ лицомъ.

Во время этихъ важныхъ занятій мы обыкновенно запирали двери, чтобъ насъ не безпокоили. Однажды, только что я началъ ощущать успокоительное дйствіе „поля“, какъ вдругъ, какое-то письмо упало къ вамъ въ комнату чрезъ отверзтіе въ двери. „Это письмо теб, Гендель,“ сказалъ Гербертъ, вставая и передавая мн его, „надюсь, ничего не случилось худаго“ прибавилъ онъ, указывая на черную кайму и печать.