Большие надежды (без указания переводчика)

На широкой площадк, отдлявшей собственную комнату миссъ Гавишамъ отъ той, гд находился длинный, накрытый столъ, стояло легкое, садовое кресло на колесахъ. И съ того дня постояннымъ занятіемъ моимъ было катать въ немъ миссъ Гавишамъ (когда она устанетъ ходить, опершись на мое плечо) вокругъ ея собственной комнаты, по площадк, и вокругъ другой комнаты. Опять и опять начинали мы свое однообразное путешествіе, наслаждаясь такою прогулкою иногда по три часа сряду. Сосчитать этихъ прогулокъ я не берусь: он повторялись очень-часто, ибо было ршено, что ради этого удовольствія я долженъ возвращаться черезъ день; и каталъ я такимъ образомъ миссъ Гавишамъ мсяцевъ восемь или десять.

Нсколько привыкнувъ ко мн, миссь Гавишамъ стала со мною разговаривать, разспрашивать, чему я учился, что намренъ длать? Я отвчалъ, что, по всей вроятности, буду отданъ въ ученье къ Джо, и сталъ распространяться о своемъ невжеств и желаніи всему научиться, въ надежд, что она предложитъ помогать мн въ этомъ дл; но она ничего подобнаго не длала, а напротивъ, казалось, желала, чтобъ я оставался въ своемъ невжеств. Ни разу не давала она мн денегъ, не намекала даже на то, что я буду вознагражденъ за свои труды — словомъ, кром обдовъ, брошенныхъ какъ собак, я отъ нея ничего не получалъ.

Эстелла постоянно вертлась около насъ; она всегда впускала и выпускала меня, но боле не позволяла цаловать себя. Иногда она холодно терпла меня, иногда снисходительно, иногда даже фамильярно обращалась со мною, а иногда вдругъ скажетъ, что ненавидитъ меня. Миссъ Гавишамъ нердко спрашивала у меня наедин, или шопотомъ при ней: «Хорошетъ ли она, Пипъ?» И когда я скажу «да» (она дйствительно становилась красиве день-ото-дня), она видимо наслаждалась моимъ отвтомъ. Также, когда мы играли въ карты, миссъ Гавишамъ съ какимъ-то внутреннимъ удовольствіемъ слдила за капризами Эстеллы, каковы бы они ни были; иногда капризы эти повторялись такъ часто и непослдовательно, что я положительно терялся и не зналъ, что длать, а миссъ Гавишамъ обнимала и цаловала Эстеллу съ удвоенною нжностью и шептала ей что-то на ухо, въ род: «Не жалй, мое сокровище, не жалй ихъ; они не стоятъ жалости».

У Джо была старая псня, о дяд Клим, которую онъ пвалъ за работой. Это, признаюсь, не было особенно-вжливое поклоненіе патрону, ибо я полагаю, что дядя Климъ не что иное, какъ почетный покровитель кузнецовъ. Псня эта подражала мрнымъ ударамъ молотка до наковальн и, кажется, была только предлогомъ для вывода на сцену почтеннаго дяди Клима. Вотъ обращикъ этой псни:

«Бей сильнй, бей дружнй — дядя Климъ!
Молотка не жалй — дядя Климъ!
Дуй огонь, раздувай — дядя Климъ!
Потухать не давай — дядя Климъ!
Чтобъ пылалъ да блисталъ — дядя Климъ!
Самъ про насъ чтобы зналъ — дядя Климъ!»

Вскор посл моего перваго знакомства съ подвижнымъ кресломъ, миссъ Гавишамъ вдругъ сказала мн, нетерпливо ворочая пальцами:

— Такъ, такъ, такъ! пой, пой!

Я, какъ видно, забылся до того, что сталъ сквозь зубы попвать знакомыя слова, забывъ о ея присутствіи. Псня ей такъ поправилась, что она сама стала потихоньку подтягивать, будто сквозь сонъ. Впослдствіи у насъ совершенно вошло въ привычку пть эту псню во время нашихъ прогулокъ, и Эстелла нердко присоединялась къ намъ съ своимъ голоскомъ; но даже втроемъ пніе было такъ тихо, что длало не боле шуму въ дом, чмъ самый легкій втерокъ.

Что могло изъ меня выйти при подобной обстановк? Какъ ей было не подйствовать на мой характеръ? Что удивительнаго, что въ глазахъ и въ голов у меня мутилось, когда я выходилъ на свтъ божій изъ тхъ сырыхъ, пожелтвшихъ комнатъ?

Можетъ-статься, я и признался бы Джо въ своихъ похожденіяхъ у миссъ Гавишамъ, еслибъ я самъ себ не преувеличивалъ, какъ сказано, послдствій драки съ молодымъ джентльменомъ, и не насказалъ уже столько нелпостей о миссъ Гавишамъ. Блдный юноша, вроятно, показался бы Джо приличнымъ сдокомъ для черной, бархатной кареты; потому я почелъ за лучшее промолчать объ этомъ важномъ происшествіи. Къ-тому же, мн съ самаго начала было противно слушать домашнія пересуды о Миссъ Гавишамъ и Эстелл, а теперь чувство это еще боле вкоренилось и усилилось во мн. Я вполн доврялся только одной Биди; ей я все разсказывалъ. Отчего такая откровенность казалась мн совершенно-естественною и нравилась Биди — я въ то время не могъ себ объяснить, но теперь могу.