Большое Сердце

Ей было самое большее лет двадцать. Светлые волосы были стянуты сзади и просто собраны в узел. Бровей не было, высоко выбритые виски делали ее лоб просто восхитительным, гладким и округлым, словно шар из слоновой кости. Черты ее лица, изваянные из этого ценного и хрупкого материала, были донельзя изящны. Тем утром, в девичьей компании, она не прихорашивалась для выхода. Ее красота не требовала никаких прикрас – то было творение богов в чистом виде.

От удивления она сделалась серьезной, и с таким выражением лица она сохранится в моей памяти навсегда. Потом я видел ее смеющейся, удивленной, видел, как ее охватывает страх, отвращение, как она питает надежду или испытывает удовольствие. Этот небесный музыкальный инструмент, каковым было ее лицо, мог выдавать тысячу и один обертон. И все же, по мне, истинным был тот строгий тон, поразивший меня, когда мы впервые столкнулись с ней лицом к лицу.

В этой строгости уже был различим трагический характер ее красоты. Потому как именно за это совершенство, которому все завидовали, и выпала ей скорбная судьба. Подобная красота – это образ абсолюта, когда невозможно что-либо добавить. Однако носительница такой красоты знает, насколько все это эфемерно. Она дает ей природную власть, несравненную силу, но она заключена в беззащитном и хрупком теле, которое может сломить любая малость. Красота такого порядка выделяет человека среди других смертных, вызывая в них вожделение и зависть. Ради единственного воплощения она обездоливает многих, и они-то превратят горечь своей несбывшейся любви в опасное желание отомстить. Короли, не знающие отказа, воспримут такую красоту как изысканный дар, уготованный им природой. Так что обладательнице такой красоты, скорее всего, придется отказаться от собственных желаний, чтобы посвятить себя тому высокому поприщу, к которому девушку, вопреки ее воле, подталкивает ее же собственное совершенство.

В тот же миг я подумал о Карле, о его тяжелом дыхании, кривых ногах, колючей щетине, представил себе его корявые руки на этой прозрачной коже, его рот на этих бледных устах…

Привыкшая остерегаться как чувств, которые она испытывала сама, так и чувств, которые вызывала в других, девушка на миг застыла в нерешительности. Она знала, что ей уготована милость короля, и поэтому страшилась любой другой привязанности, которую ей невольно придется отвергнуть. Так вот, при виде меня – позже Агнесса рассказала мне об этом – она ощутила такое же волнение, как и я, когда увидел ее идущей мне навстречу.

А ведь у меня не было тех достоинств, что у нее: двадцатью годами старше, безо всяких претензий на красоту, одет точно крестьянин в пору сенокоса, – никакого намека, который подсказал бы ей, кто я такой. Не было у меня ни власти, ни иных способов произвести на нее впечатление. И все же – я это знаю – в тот момент она испытала ко мне глубокое чувство. Потом у нас было немало случаев поговорить об этом. Ее объяснение лишь чуточку приоткрыло эту тайну. По ее словам, она сразу признала во мне «своего двойника». Весьма странно звучит, я с вами согласен, и никогда двойники не были так несхожи между собой. Но ведь она жила в своем собственном мире, куда с трудом просачивалась реальность. Несомненно, это было прибежище, созданное, чтобы уберечься от жизненных напастей. Во всяком случае, в тот мир имели доступ лишь те, кого она выбирала сердцем, и мне выпала печальная привилегия с первой же встречи занять в нем видное место.

Ее спутницы проследовали за ней под сень деревьев и, когда их глаза привыкли к тени, принялись разглядывать меня. Все они были из свиты Изабеллы Лотарингской, супруги короля Рене. Многие из них видели меня издали, когда я был подле короля, а их госпожа находилась рядом со мной. Одна из них, самая несдержанная, воскликнула, тронув пальцами губы:

– Мэтр Кёр!

Так Агнесса узнала, кто я такой. Ни за что на свете я не хотел, чтобы ее отношение ко мне от этого переменилось. Поэтому, шагнув вперед и встав на одно колено, я, не сводя с нее глаз, произнес:

– Мадемуазель, Жак Кёр к вашим услугам.

Я сделал ударение на имени, и она тотчас решила ответить мне тем же.

– Агнесса, – звонко произнесла она и, вздохнув, добавила: – Сорель.

Больше никто не назвался, словно все поняли, что сцена эта разыгрывается исключительно между нею и мной. Едва осознав это, я почувствовал, как тень тревоги скользнула по лицу Агнессы. Каким бы сильным ни было то, что мы испытывали, и уж тем более потому, что это превосходило по силе все, испытанное прежде, нам любой ценой надо было скрыть от этих людишек очевидное. Внешне радостные и покорные, они наверняка прятали у себя оружие, коим являются слежка, зависть и предательство.

Агнесса, отступив, сделала реверанс:

– Я постоянная заказчица вашего Казначейства, мэтр Кёр.