Большой аргиш

— Не знаю, — засмеялся Бали. — Знаешь: гнилой пенек береста держит, а шаманов — духи. Забавный был Пельпан, да ветерок сдул, и не стало его… Ты отдохнула? Может, пойдем потихоньку? Много ли дня-то?

Пэтэма заметила над тайгой красненькую, как жилка в глазу, полоску.

— Темнеет. Солнце упало. Там красно.

— Эко! Давай ночуем здесь. Завтра, может, разъяснит.

На старой сосне к лохматому суку припал ворон, раздул перья и втянул голову в шею.

В сумке болталась последняя лепешка да пригоршни три сушеного мяса, когда Бали с вершины Огне тронулся к последнему перевалу. Доброму ходоку перебежать в долину Чондолому можно не евши, а им с Пэтэмой неизвестно, сколько раз придется еще ночевать. Будет радостью, если Рауль кочует от устья к вершине. Это им навстречу. А если он свернул на полдень и идет в Камень? Тогда на этой еде долго не проживешь.

Старик сократил укусы. Он стал недоедать, чтобы приберечь пищу Пэтэме. Голод он стерпит. Будет глотать слюну, лизать снег. Язык ребенка знает только настоящую пищу. Нет пищи — будет плакать. Лучше этого не слушать.

Пэтэма вдруг остановилась.

— Дедушка, мне больно пятку, — жаловалась она. — Юкса[34] трет ногу.

— Давно?

— Вчера терла маленько, сейчас чуть иду. Далеко чум?

— Не должен быть далеко. Я все принюхиваюсь, не напахнет ли дымком. Ищи-ка пенек, добудем огонь, да поглядим ногу.

Пэтэма разулась. К широко растертой ранке прилипла пыль изношенных в труху волокон. Бали ощупал ссадину.

— Эко, Пэтэма! Зачем не сказала вчера? — упрекнул он внучку. — Лыжнику лучше лыжу в дороге сломать, чем ногу испортить. Надо искать серы.

Прихрамывая, Пэтэма ушла за еловой живицей. Бали досадовал на себя, что не предупредил об этом ее и не захватил с собой пучок запасной коры. Все вылетело из головы. Пэтэма вернулась с комочком серы, Бали подогрел ее над огнем, сплющил лепешечкой и заклеил ранку. Защипало.

— Вот маленько шаманил, будет ладно, — пошутил старик. Потом отрезал ножом кусок полы, закрыл им пятку и натянул на ногу мягкий унтик. Теперь ременная юкса не будет тереть жилу. Пэтэма съела порцию хлеба и мяса, старик же поглотал немного снега.

Шли каждый день допоздна и все надеялись, что вот-вот засинеет долина Чондоломо. Время ей давно уже быть, ведь сегодня пятое утро после ночевки на Огне.

В сумке пусто. Бали обшарил ее, вытряс все крошечки на ладонь и скормил их в. полдень Пэтэме. Он не сказал ей об этом и не выбросил пустой сумки. Тащит ее в поняге, так, для утехи Пэтэмы. Зачем пугать ее, отнимать силы? Может быть, наткнутся на чей-нибудь чум. Не обезлюдела же совсем тайга.

Вошли в пустой смешанный лес. Тяжелый стал ход. Пэтэма с трудом перетаскивала ноги, и старик часто стал наступать на концы ее лыж. Она не замечала, куда идет. Ее подгонял страх. Наконец выбилась из сил, заплакала.

— Дедушка, я не могу идти.

— Эко, не можешь! — Бали старался быть веселым. — Кто нас гонит? Отдохнем.

Разожгли корни валежины. Бали с трудом вытоптал перед костром снежную яму, настлал хвойных веток, отставил в сторонку ненужную понягу и приласкал внучку.

— Эко, тепло как! Давай поспим. Выспимся — легче ход станет. Утром поедим и пойдем. Ложись.

Бали укрыл полой внучку. Она прижалась спиной к его тощему животу. Огонь грел ей лицо. Ныла стертая нога, тошнило от голода. Поводливый сегодня спал сытнее их. Дорогой он поймал и съел мышь.

— Ого! Долго же мы спали сегодня, — услышала Пэтэма над ухом голос Бали. — Однако пол-аргиша пролежали напрасно. Птицы давно летают. Пойдем.

Пэтэма села. Голова кружится, в глазах радуга. У старика — не лучше.

— Дедушка, я бы поела. Дай хоть щепоточку мяса.

— Мяса… — запнулся Бали. — Мяса нет, лепешек тоже. Потерпим маленько, у Рауля поедим всего досыта. Вчера я тебе сказал о еде неладно. Не пощупал путем в сумке, вот и обманулся. Пойдем потихоньку.

— Куда идти… дедушка? — слезы заволокли туманом свет в глазах Пэтэмы.

— Идти?.. Идти прямо к Раулю. Или ты забыла? — Губы Бали с трудом улыбнулись. Лицо, как жар сыромятную кожу, сморщила робость.

— Эх, Пэтэма, как мы с тобой заленились. Давай-ка мне лыжи. Ноги просятся в юксы.

Бали быстро встал и едва удержался, чтобы не упасть назад в снег. Пэтэма с трудом вела за собой слепого дедушку неизвестно куда.

Во все стороны разметалась одинаковая тайга с синими сумерками дали, изморозью и молчанием…

4

В зыбке обмарался ребенок. Пухлощекая Этэя держала его вниз животом, поперек вытянутых ног. Она пригорошнями выкинула грязные гнилушки, подкрошила свежего лиственничного гнилья, растерла мелко его в руках, перемешала со старым. Этэя готовила сыну мягкую и теплую постельку. Сутулый, низкий, толстоногий Рауль смотрел на вытертые стружками пунцовые холки сына Кордона и любовно пощелкивал языком:

— Кордо-он, Кордоканча! Пойдем собирать оленей! Пойдем!

Тот кряхтел, болтал ногами, таращил узкие глаза, пускал слюну.

— У-у, бел-локожий люча[35].

— Не болтай! — возмутилась Этэя. — Смотри глаза-то чьи?

— Его-о! — засмеялся Рауль.

— Его, да на твои похожи. А мясо мое. — Этэя похлопала голенького крепыша и положила на гнилье в зыбку.