Большой аргиш

— Около того! — весело сморщился под тяжестью рыбины Иван.

Шилькичин охотно шел в гости. Он чувствовал себя человеком, о котором не раз будут толковать в чумах. Сегодня он поведет по тайге незнакомых русских к далекой реке, куда они еще не заходили. О, как его будет за это сейчас угощать маслом русская баба! Хозяин поставит вино и, как маленький, начнет спрашивать про тайгу. Пусть спрашивает.

— Садись, друг, — неожиданно сказал Калмаков в сенях.

«Ого… Почему не ведет дальше в избу?! — удивился Шилькичин. — Ладно, тут хватит места! Ушел. Табак хороший притащит. Курить его легко. Пахнет, как багульник летом. А!.. Пошто долго нет?.. Ладно, до вечера успею. В тайгу можно уйти ночью».

Вместо Калмакова пришла Грашка, налила в глиняную чашку снятого молока, нарезала хлеба.

— Ешь. Хлебай! — сказала она.

Где же масло, чай, рыба, вино? Решил маленько поесть, пока не пришел с вином друг.

«Неплохо попробовать коровьего молока». Хлебнул. В сравненьи с оленьим молоком оно показалось Шилькичину водой. Рот полон, а на языке пусто.

Наелся. Отложил ложку, закурил. Грашка прибрала на столе и ушла. Шилькичин долго сидел один. Надоело. Обиделся. Собрался уйти. Помешал Калмаков. Кончив свои записи, он вышел из комнаты:

— Друг, ты гостевал?

— Прощай, — Шилькичин сделал шаг к двери с калмаковским подарком, записанным уже в долг.

— Ты куда?

— Чум! — угрюмо ответил Шилькичин.

Калмаков понял его обиду и поторопился исправить ошибку. Обругал «паскудой» стряпку, переугостил сытого Шилькичина по-своему и дал ему бутылку водки. Договорились о встрече.

— Утром жди меня, Сидор Захарыч. Я конем приду к тебе.

— Дым гляди тот сторона. Дым место я дожидат тебя.

Калмаков проводил Шилькичина до ворот, чтобы заодно наказать работнику пораньше встать утром и подкормить овсом коней.

Шилькичин, возбужденный мечтами, что он поведет в тайгу большую дорогу для русских, не мог уснуть. Он без конца курил и поплевывал в маленький огонек. Теперь тепло и нет нужды держать большого огня.

На заре начался птичий суглан. Какой тут сон! Вон одна пичуга уселась почти над головой и прямо в ухо кричит:

— Чилим!.. Чилим!..

Это рассмешило Шилькичина. Птичка настойчиво просит у него щепотку табаку.

— Чилим!..

— На, на! А трубка есть?

Спросил — испугал попрошайку. Смолкла. Отлетела и опять за свое:

— Чилим!.. Чилим!..

— Не дам, я сам закурю! — Шилькичин постукал о подошву трубкой и вспомнил, что Калмаков его будет искать в лесу по дыму. Сдвинул теснее головни, завалил их плохо горящим, мозглым гнильем. Поднялся густой дым, заслонил яркое солнце..

— Однако оно медное, — подумал Шилькичин, прищурясь.

…Калмакова разбудил шум и стук весел.

— Таня, проспали. Коровницы отправились на острова.

Татьяна Макаровна отвернулась: скверно пахло изо рта мужа.

Калмаков стал одеваться. В окно он видел, как набитая бабами и туесами лодка под скрип весел мчалась через реку.

— Эй, бабы, чо молчите?

— Чо, бабы. Пусть девки зачинают. Им безделье.

— Ну и зачнем!

— Зачнете — и мы не немушки. Подхватим.

И грянула песня.

Распрокля-ятые таее…
Таежны комары.
Да не дава-а-али раскрасоо…
Красотке ночку спа-ать.

— Это наша орет так, — узнал Калмаков по голосу Грашку. — Что она, рыло проклятое, не разбудила.

— Рано еще, Ося. Коровницы до солнца ездят доить на острова.

— Нам рано, а делу поздно. Я же пропеку эту мразь Егорку. Дрыхнет, поди, на повети.

— Егорка-а! — крикнул Калмаков с крыльца. — Спишь, черт?!

— Не-ет! — откликнулся работник и вывел из-под навеса к столбу пару заседланных лошадей.

Калмакову, как после промаха, стало неловко.

Осип Васильевич выпил стакан водки, съел большой кусок холодного мяса, запил по ангарской привычке сырой водой и с винчестером за спиной вышел на двор. Татьяна Макаровна провожала.

— К приходу илимок с товарами я вернусь из тайги. Жди. Может, с илимками угадает из города наш гимназер Ермилка. Давно не видел гаденка! Соскучился!

— А я, думаешь, нет? Ждешь его, как…

— Ты не занюнь, Таня! — Калмаков плотно уселся в седло. — Вели из бочонка с черной икрой сегодня же вымешать плену-жир. Икру присолить надо получше, а то проквасим добро. Ну, оставайся, да без меня тут смотри не ротозейничай.

Выехали за деревню, минули крытые желобником глухие гумна. Потянулась черная пашенная елань, среди которой Калмаков увидел четырех вьючных коней и пешую цепочку людей.

«Игнашка с артелью рубщиков отвалил», — догадался Калмаков.

Догнали. Из-под мешков с печеным хлебом, из-за пил, топоров, котлов еле видно лошаденок.

— Тиховато, Игнатий Федорович, шагаете.

— От баб, Осип Васильевич, в тайгу идти неохота, — ответил Пушкиных Гришка. — Тебя, по видам-то, Макаровна тоже приморила. У нас бабенки не мягче твоей, но и не так, чтоб не бабы.

Калмаков не отвечал. Прищуренными глазами он разыскивал по опушке тайги условленный дым. Нашел, предупредил старшего артели Игнатия:

— Федорыч, валите прямо на дымокур. Во-он у лиственницы с развилой. Там ждать буду.

Калмаков стегнул лошадь.

— Вот, это, паря, конь! Не нашим ровня.