Большой аргиш

Собрались все в чум к Бали на совет. Долго говорили, пришли к одному: легким аргишем идти последний раз в деревню. Для быстроты пойдут вдвоем Рауль с Саудом, уплатят прошлогодний долг, на остатки пушнины возьмут муку, спички, маленько табаку и провианту. Купят всего только на весновку. Полную покруту возьмут летом на Катанге у Калмакова.

— Не гуляйте, — сказал им Бали. — Спросите сначала, сколько долгу. Помните — сколько. На рубеж режьте. Отдайте белку. На остатки берите, что надо. Гулять, спросит, когда? Завтра, скажите, и в ночь выйдите домой. Дальше деревня, меньше охоты будет в нее возвращаться. Первым берите провиант. Муки не будет, так даром! Пробьемся до лодок на мясе. Вот и все. Будет говорить теперь. Меньше слов, дольше их не забудешь. Давайте спать.

Утром с небольшим отбором пушнины скрылся аргиш в знакомых лесах. Этэя плакала от обиды. Ей пришлось опять сидеть одной в чуме. Топко вспоминал угощение Дэколка и от зависти к Раулю лег снова спать. Бали побаивался, как бы Рауль не растерял дорогой его наказы. Он не знал, что его слова свищем засели в голову Сауда.

Пэтэма шла на охоту в поисках птицы для еды. Морозное солнце казалось серебряным колечком, которое обещал ей привезти из Бедобы Сауд.

Дулькумо, досадуя на ленивого мужа, таскала к чуму дрова.

Весь «Большой месяц» чумы простояли, не сходя с места, под Каменным Гольцом. Кому не наскучит такая жизнь! Было бы веселее, если бы Рауль вернулся из Бедобы с покрутой. Но у Дэколка за год сильно вырос долг в. книге. Да к тому же Рауль погулял. Взятой пушнины хватило только на провиант и на три оленя муки, пять же быков остались под пустыми турсуками. Дэколок больше муки не дал. При покруте Сауд напомнил Раулю о наказе Бали, но тот потерял голову и четыре дня пропадал где-то в деревне. Пришел в лес к Сауду с разбитым носом и долго спал на снегу у костра.

Выспался, хотел бежать в деревню догуливать, но Сауд переловил оленей, погрузил на них вьюки и пригрозил Раулю:

— Не пойдешь в чум, я уйду один и уведу твоих оленей!

Рауля это обозлило. Он вздумал взять свою связку оленей, но Сауд загородил путь. Рауль хотел было проучить мальчишку, но вспомнил, какие дровяные кряжи таскает он на плечах, плюнул и смирно пошел за Саудом.

В Бедобу снесли пять сотен белки, а товаров вместе с мукой притащили в тайгу только на четырех оленях. Товара оказалось так мало, что они даже не знали, как его поделить между собой.

Отсыпались, чтобы сняться от подножья Гольцов и со свежими силами начать белковать вторую половину зимы. Этэя, как голодный дятел, долбила Рауля. Но что долбить пустое место! Надоело — бросила, замолчала. Нет, весной покручаться у Калмакова она будет сама и не забудет, что ей нужно купить.

Когда Сауд рассказал Бали о покруте, то он покачал головой и, смеясь рассудил:

— В Бедобу дорога не близкая, бродная. Верховой олень Раулю попал тряский. Как было ему не потерять моих слов.

Поругались, поссорились, пошутили и стихли. Не век же быть ветру! Бали немного погоревал, когда услышал от Рауля, что Баяты хворает, лежит в чуме, не надевает лыж: но перекочевал по подгорью на новое место и забыл о друге. Он каждое утро провожал Пэтэму в лес и до ночи ждал ее с добычей. Ночью развешивал сушить беличьи шкурки. Спрашивал про леса, где кочуют. Рассказывал ей сам о лесах, которых она не знала.

За маленькой работой, возле чума, в перекочевках, в разговорах, заботах и сне незаметно прошла зима у Бали. Он слышал звонкий весенний стук дятла и первый крик галок, сломил отмершие рога у своего верхового оленя, нащупал под кожей его вздутые шишки от набухших свищей. Бали не ожидал наступления раннего тепла. Он слепой, но как проглядели зрячие ранний гон белки, как не заметили они, когда сел ворон на гнездо, да и как он сам прослушал их крикливые сборища, табуненье.

Все ждали наста, готовились погонять сохатых, а вышло: то мокрый снег, то тихий дождь. Стояло такое тепло, что ночью даже не пристывало. В тайге была непролазная бродь. Мука, печаль! Устали собирать оленей. Отмок на лыжах крепкий рыбий клей, отстает от тонких досок держава — камыс. Застало распутье в низменной тайге. Ни гор мелкоснежных, чтобы аргишить побыстрее к весеннему отстою; ни речек, чтобы добывать на еду рыбу.

Резали поневоле оленей и впроголодь короткими перекочевками пробивались на Туруку к летней одежде, к рыболовным ловушкам.

Тяжелый Топко ковылял пешком, следом за аргишем по снежной мешанине. Мокнул, ругался, кряхтел.

Маленький наездник Кордон не понимал огорчения взрослых. Он научился останавливать оленей и к досаде матери, кричал с седла это новое для него слово:

— Ча!.. Ча!..

20

Да, это синел высокий Ян! Кто этому теперь мог не поверить, когда была отлично видна сквозь лес его голая одутловатая вершина, с потоком каменных осыпей по крутым склонам? Никто. Всякий в аргише знал, что и тяжелому пути бывает конец.

Бали не видел берега Катанги, но он слышал песню Сауда и улыбался, как маленький, когда-то виденным правобережным холмам.