Большой аргиш

Пэтэма из-под тенистой ели глядела в сторону мыса. По небу в дремотной лени белыми птицами двигались облака. Блестело длинное плесо Катанги с завитками на быстрой стрежи.

— Говорили, по первой воде с товаром приплывут купцы, а где они? Сначала плыли коряги; теперь и их не несет.

— Вода убывает. — Сауд раскинул на колышки мокрую сеть. — Прибудет вода, опять понесет коряги.

Пэтэму беспокоило, чтобы купцы не проплыли мимо их стойбища. Долго ли не заметить? Потолковали об этом с Саудом и развели на берегу дымокур.

Пусть теперь огонь караулит русских. Какие они будут люди, если не увидят огня?

Они оба посмотрели кверху и были довольны высоким, показным дымом. Сауд опустил глаза на Пэтэму. Он видел, что на ребрах ее за эту весну сильно вздулось платье.

— Пойдем в чум, — сказала Пэтэма.

Сауд веточкой загородил ей дорогу. Продолговатые чуть раскосые глаза Пэтэмы прищурились. В них исчезли зрачки.

— Пойдем, — повторила она, — мне надо печь лепешку. Дедушка голодный.

Сауд вздохнул, отправляясь за ней.

«Когда же мать соберется подсылать сватовскую узду дедушке за нее?»

Вошли в чум. Бали сидел без рубахи.

— Это ты, Сауд? — спросил он.

— Я.

— То-то! Ногу твою слышу. Ты куда, Пэтэма, ходил а?

— Купцов глядели с Саудом, да мысы мешают.

— Эко! — Бали засмеялся над нетерпением внучки.

Ей нужна шаль, бисер. Жениха еще и не слыхать, а туда же, наряды шить хочет. Положим, жених в чуме. Богач Гаиуль сватать внучку придет, Бали ему и богатому откажет, придет другой — он сделает то же.

Пэтэма туго замешивала на воде остатки муки деду на лепешку, Сауд курил трубочку. Бали вспомнил, что на землю упала клейкая роса, и предупредил об этом парня:

— Худоба на оленей в этом году будет. Надо за ними доглядывать хорошенько.

— Да у нас и так два оленя пропало зимой. Один-то кашлюн был, а другой не знаю отчего. На ком кочевать будем? — Сауд прижал к щеке кулак с горячей трубкой.

— Ничего, мужичок. У меня оленишки не ушли в землю. Помогу. Кочевать-то не думаете врозь?

— Век бы аргишить вместе не плохо. Мой ум, дедунька, такой.

— И я думал с тобой ходить до самой смерти.

Сауд видел исподлобья, как вспыхнула Пэтэма, и покраснел сам.

Из пепла напахнуло хлебным пригаром. Запах напомнил о лепешках, забытых в золе.

— О, молкэн! молкэн! — Пэтэма вывернула палочкой из-под углей подожженную лепешку.

— Зачем, девка, зовешь привиденье? Что у тебя случилось?

— У ней, дедушка…

— Ча!.. — предупредила Сауда Пэтэма.

— Что, дедушка? Говори! Что замолчал?

Пэтэма запретно потрясла головой и засмеялась вместе с Саудом.

— Эко, смеются! Им весело, а мне, голодному… Скоро кормить будешь?

— Скоро, дедушка, скоро!

Из-под ножа Пэтэмы летели стружки сожженного хлеба. Бали надевал замшевую рубаху. Сауд ушел осматривать сети. Из чума Топко слышался кэнгипхэвун. Топко нынче не нужно делать лодок. Можно и поиграть веселые песни.

21

В ожидании купцов дней восемь никто не видел оленей и не слышал брякотни осиновых ботал. Все забыли. Не выезжали даже на рыбалку. Топко до приезда купцов никуда не хотел отлучаться от чума. Его сосало желание выпить, Рауля — тоже. Бали забыл про вино, как беззубый про кости. Его беспокоили больше покруты олени. Не вытерпел, позвал Сауда. Велел ему вместе с Пэтэмой сходить в тайгу и разыскать оленей, пока не растерялся табун.

— Купцы где-то веселят, а может и не будет их. Олени же убегают, — закончил Бали разговор. — Успеете сходить и поторговаться. Русские от пушнины скоро не уйдут. Колонки не убегают от мяса.

Сауд с Пэтэмой надели на спины по легкому седлу для обратного пути и с досадой ушли разыскивать оленей.

Под вечер Дулькумо вышла на Катангу, чтобы поддержать на берегу сигнальный огонь и по пути выполоскать грязную обувь Топко. За ночь обдует ветром, потом она ее вымнет руками, подкоптит дымом и снова сделает мягкой. Не бережливый Топко! Что стоило сразу, придя в чум, выскрести ножом сырость? Нет, взял бросил обутки, засушил.

Дулькумо подошла к реке и только хотела помакнуть в воду обутки, как услышала по заре звонкий скрип. Пригляделась и впереди на мысу завидела черневу. Вскоре на светло-розовой воде она разглядела большую с мачтой купеческую лодку.

— Эх, досада! Где они долго ходят? — подумала она о сыне с Пэтэмой. — Успеют ли вернуться к торговле?

Дулькумо охватила рукой живот и с криком побежала к чумам.

— Купцы плывут! Идите встречать! Как бы они не прошли мимо.

Этэя оторвала от груди Либгорик, зашумела турсуком и поверх заношенного платья надела другое. Перевила косу. Взволнованная Дулькумо надела на себя только новые бисерные обутки и зипунчик желтого сукна с зеленой отделкой. Этэя вспомнила про большой якутский крест, принесенный из Илимпейской тундры матерью Рауля, и нацепила его на шею. Зато она забыла достать Раулю и обутки и бисерные подвязки.

Нарядные женщины встретились у наружного костра, который, как бы сговорясь, хотели сделать большим. К ним вышел Бали. Топко с Раулем поджидали илимку на берегу.

Напрасно Дулькумо беспокоилась, что русские пройдут мимо. Они усиленно работали большими веслами и резали воду на сгонек. Скрип, стук, говор.

— Держи-ка, друг!