Большой аргиш

— Давай, давай, дедушка, — согласилась Этэя, но увидела возвратившегося Сауда и изменила желание. — Нет, дедушка, я попляшу с Саудом, потом с тобой. Сауд, ты будешь?

Сауд воткнул в землю пальму, стал на шаг против Этэи, заломил руки за спину Оба в-пились друг в друга глазами и легко закружились на одном месте. Они враз отталкивались от земли и в воздухе легко ударялись ступнями то правой, то левой ноги.

— Дедушка, вставай со мной на хокиль, — не вытерпела Дулькумо.

— Эко, хокиль! Любил когда-то его. Буду ли дюжить теперь? Не знаю, — Бали примерился к ноге Дулькумо.

Взмахивала ручонками Либгорик; прыгал, разиня рот, Кордон. Мотались полы расшитой замши у взрослых. Казалось, и лес, и чумы, и огонь, и все вблизи подпрыгивало, плавно кружилось.

С неба совиным глазом косился на стойбище молодой месяц.

Как случилось, что Сауд встречал утро в чуме рядом с Этэей? Она его не звала. Уходя от костра, Этэя только посмотрела на Сауда. Он пришел к ней в жилище, как олень к соли. Видимо, искра ее глаз упала на горячий уголь, а тихий ветерок полуночи раздул огонек.

Они не говорили друг с другом. Им не нужны были слова. Сауд гладил руку Этэи, та гладила руку его. Им было хорошо. Звонкий стук весла на реке испугал их.

— Плывут!..

Берестянка причалила к берегу. Из нее выскочил бойкий парень, за ним следом, морщась и держа руки на груди, осторожно ступил на траву Рауль.

— Сауд, вытащи из лодки турсучки, — сказал он. — В вашем турсуке табак Бали и тебе провиант.

— А где отец? Он век позади всех?

Мороненок стал, потупясь. Сауд ждал. Что он молчит? Мороненок развязал гарусный поясок, вздернул кверху рубаху и повернулся к Сауду спиной.

— Видишь — синяк?

— Где упал?

— Игнашка гирей ударил, Раулю попал по руке, расколол кость. Мы пришли, а твой отец остался на Байките. Лодка ему не нужна больше.

— Как?

— Его… убили Филька с Игнашкои.

Мороненок опустил рубашку. Ему хотелось спать. Но спать никому не пришлось. Этэя с плачем пробежала в чум Дулькумо, разбудила ее и прибавила слез.

Бали вышел из чума.

— Эй, мужики! Вы где? Сауд, правда ли, Топко не… не приехал…

— Правда, дедушка. Отцу не нужна больше лодка.

Вытянутая рука Бали застыла в воздухе. Трепещущие листья клали тени на морщины его лица. Седые косицы волос казались налепленным снегом.

— Сынок, я теперь не знаю, куда мне слепому идти? — На приподнятый подбородок слепца, ищущего путь к Сауду, натекли две светленькие капли.

Сауд уверенным шагом подошел к нему.

— Дедушка, я вижу, ты плачешь? Не надо… Пусть плачут женщины. Сядем-ка.

Подвернули привычные ноги.

— Не плачь.

— Я это так плакал… За тебя, за Пэтэму, за Топко, за всех, — оправдывался Бали и ладонью растер по лицу слезы.

— Вот я и не плачу, — тяжелая улыбка перекосила лицо старика. — А вернулся бы ко мне свет, из ненужной берестянки Топко я сделал бы добрую растопку, сынок!.

Бали как будто испугался своих слов, замолчал; зато в глазах Сауда мелькнули зарницы и на щеках вздулись крепкие желваки.

В чуме Рауля проснулась Либгорик. Она кричала. Мороненку вспомнился такой же звонкоголосый сын Шильгича, у которого почему-то были разные глаза, черный и серо-собачий, да желтый пучок волос на черном затылке. Кто испортил его?

Вдруг Мороненка сжались губы. Горящие глаза погасли. Теперь, казалось, он догадался, почему его кроткая, плосконосая Шаргок плакала на Байките прошлую осень. От дурных мыслей Мороненок заскрипел зубами.

— Сауд, — сказал он. — У меня болит бок. Я поеду сейчас на Хаигли, а оттуда, однако, поплыву на Байкит за нашатырем к Гришке. Ты не пойдешь со мной за лодкой отца?

Сауд не колебался, идти ли на Байкит. Бали подсказал ему, что делать с лодкой отца. Мороненок — попутчик.

— Пойдем. Не пропадать же доброй берестянке.

У Рауля нудно болела рука. Он плохо спал. С ним вместе мучилась Этэя, которую он часто будил. На третью ночь, когда Раулю стало совсем невмоготу, Бали посоветовал напарить бопкоуна и напоить больного.

— Хорошая трава, — говорил Бали. — В старину, когда были войны, люди, напоенные бопкоуном, не слышали, как зубами вытаскивали из них застрявшие стрелы.

Послушались, нарвали травы, напоили Рауля наваром. Рауль потерял память. Он не слышал боли, спал долго, как мертвый. Он просил еще чудесного настоя, но Бали не велел больше давать. Долгий сон Рауля напугал его. Сам этой травы он не пивал. Пусть лучше Рауль потерпит. Стон больного не страшнее молчания мертвеца.

В чуме Сауда было не лучше. В ожидании отвального дня на Байкит он спал плохо. Дедушка Бали тоже крутился в постели, будто на муравьище.

Сауд, несмотря на сильный ливень, стал собираться в дорогу.

— На Хаигли я пробуду долго, так вы с дедушкой смотрите без меня заездок. Пошли дожди, вода в Янгото прибывает, понесет хлам, будет залеплять берда. Чистите чаще их, а то заездок сорвет. Голодать будем. Дедушка, женщины не знают наших дел, ты сказывай им.

— Ладно, мужичок, ладно. За всем доглядим. Только ты догляди в пути за собой. Ты не пойдешь дальше Хаигли?

Сауду показалось, что Бали догадывается, зачем он едет вниз, и ничего старику не ответил. Он поспешил поскорее отчалить лодку.