Большой аргиш

На пятую ночь Сауд отправился по течению назад к стойбищу. Мимо проплывали тальники, ольховники, рябина. Плыло небо, и он плыл рядом со своим тусклым близнецом-отражением. С плеча Сауда свалился бисерный ремень натруски — подарок Этэи. Он поправил его, вспомнил о ней, вспомнил о Пэтэме. Вздохнул и снова приложил губы к срезу манка:

Урр! — пропела дудка нежно.

— Уыр! — грубее отозвалось из тайги.

Перекликались, сманивались. Сошлись близко. Медведь лез по кустарнику к реке. Последнее ласковое, призывное «уырр», и кривые лапы с горбатым загривком продрались сквозь зеленый прибрежный заслон прутьев.

Только глупый охотник стреляет в голову. Удар под лопатку надежнее. Раздался выстрел. Потемки опалил огонь. Покатились по тайге отголоски. Медведь припал к земле, то ли затаился — хитрит, то ли зажимает лапами сквозную рану.

Над убитым медведем Сауд не стал совершать кочевого обряда. Он не кричал над ним вороном и не обманывал живую душу, что тело ее добыли птицы; не распирал до отказа пасть особой палочкой с приговором: «Дедушка амикан, ты зевай, зевай!» — а вышел из берестянки и сразу же начал свежевать зверя, как полагалось, с передней лапы. Делая первый надрез шкуры вокруг корковидной ступни и выше когтей, Сауд не задабривал медведя: «Ты будешь ходить по горелым местам, я тебе оставлю подошвы». Перемахнув ножом сухожилие в кистьевом сгибе лапы, Сауд не присказывал, что медведь отлежал ее и по лапе не боль пореза, а «муравьи покусывают, бегут». Не вырезывал пахового жира и не расставлял его на палочках с боков против ободранных лап, а просто распорол брюхо и вывалил потроха. В это время сам хитрый амикан спрашивал Сауда, «какие люди обснимывают его». Но и на эту хитрость Сауд хитростью не ответил. Он не клеветал в этот раз ни на остяков, ни на русских, что они сдирают шкуру с медведя, а не он — эвенк, хотя такой самозащитной лжи требовал обряд. Ведь после, когда душа амикана сделаемся новым медведем, она станет разыскивать убийцу, чтобы мстить всему его народу.

Э, да мало ли каких почестей и хитростей требовала от Сауда добыча мудреного зверя, как оборотня злого шамана! Не упомнишь всех.

К тому же Сауд не боялся его. Старый Бали говорил: «Опасна добыча седьмого медведя, еще опаснее девятого». Он же добывает только второго.

Сауд быстро разнял по частям могутную тушу, погрузил лучшее мясо в берестянку, накрыл его полуголой шкурой от солнца, забросал прутьями кишки и отчалил к чуму. Он радовался, что медведь попал не старый и жирный.

Сколько веселья и людям и собакам на стойбище привез Сауд! Поджидая Сауда, Этэя забыла подумать о муже. Когда Сауд вернулся с добычей, Этэя не скрывала от него своей радости. На стойбище о нем все наскучались.

Раскинутую на вешале медвежину обклевывали кукши. Они не боялись близости людей, которые сидели возле чумов у костра, обгладывали жирные ребра и с криком «ребро, ребро — стань колодой!» — бросали их через себя. Кости на лету подбирали собаки.

Бали долго обкусывал хрящики вкусной грудинки, остатки же не выбросил, а передал Дулькумо и велел ей привязать в чуме к таганному шесту.

Этэя над жаром топила кусок хребтового жира. Когда им наполнится берестяная коробочка, она подаст его выпить Сауду. Для ловца это сделать ей не тяжело.

В котле варилась большая зубастая голова. Пусть она упревает. Остекленевшие глаза зверя вынуты из глазниц, завернуты в траву и похоронены с почестями.

В полдень Дулькумо вынула из котла голову. Принялись за нее. Сытый Бали весело наговаривал медведю:

— Амака, голову твою просит наш маленький сын.

Сауд взял череп, обмотал его б прутья и подозвал к себе сына Этэи.

— Кордон, бери-ка, да поборись хорошенько с амиканом.

Кордон поднял череп, хотел его повалить, но прутья уперлись в землю, и Кордон повалился сам.

— Соскакивай скорей. Борись, не пугайся, — смеялся Сауд.

Кордон заторопился, запутался и снова упал. Все захохотали.

— Ловко поборол! Теперь амикан тебя будет бояться. Ты сильнее его, — похвалил Сауд.

Кордон, готовый плакать от ушиба, сопел.

Сауду нужно было самому отнести череп в лес и так запрятать, чтобы его никто не нашел. Какой охотник согласится терять свое промысловое счастье?

— Дедушка, милый, мы тебя на кедровый пенек снесем, — сказал он костям и понес их в тайгу.

Бали напомнил вслед:

— «Дедушка, голове твоей я нашел чум. Я голову твою повесил на кедровый пенек». — Так скажи, сынок, не забудь.

Этэя проводила его до оленьих дымокуров.

— Сауд, скоро придут с Байкита. Возьми меня с собой.

Прямой, продолжительный взгляд Сауда удержал Этэю у дымокура.

В нетронутых пожаром лесах не трудно найти густые заросли — надежные тайники для своего счастья. Сауд облюбовал молодой кедр, ссек его пальмой на высоте своего роста и закрепил на пеньке череп. Вышел погребальный лабазок, напоминающий воздушную могилу ребенка.

Свистом гоголиных крыльев отдавался в тайге хохот Этэи над Дулькумо, которую свалил на траву хокиль[104]. Дулькумо тяжело дышала. Зато поднялся на ноги Бали и вызвал Этэю плясать с ним. Вот что наделала жирная медвежатина!