Вместе с тем, развивался другой феномен: популярное советское кино- и телевизионный фильм, многосерийный фильм и фильм с продолжениями, балансирующие между официальной идеологией и неофициальными настроениями, витающими в воздухе. Многие фильмы не становились открытиями на кинофестивалях, не расценивались критиками и киноведами как ключевые работы большого кино, однако существенно выходили за рамки развлекательности или же вообще не имели целей предоставлять аудитории развлечение как таковое. Такие фильмы чаще показывали по телевидению, они регулярно попадали в прокат. Зрителям нередко предлагалось как бы вместе с кино поразмышлять и попереживать о чем-то важном и беспокоящем.
Такое искусство создавалось не ради коммерческой прибыли, не ради медийного успеха и уж точно не ради доставления зрителю приятных эмоциональных впечатлений. Все это, возможно, иногда достигалось в той или иной степени, но не осознавалось в качестве главных и единственных целей. А целями для кинематографистов было сказать нечто волнующее – для себя, для «нормальных» зрителей, то есть не ангажированных государством. Надо было как-то ухитриться согласить официальные требования, предъявляемые советскому экранному произведению, и его «смотрибельность», а также его внеофициозную осмысленность, способность транслировать те смыслы, за которые не будет стыдно. «Кто поедет в Трускавец?», «Трынь-трава», «Из жизни отдыхающих», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «День свадьбы придется уточнить»…
В результате такого комплекса проблем появлялось довольно много искусства, говорившего со зрителем на вполне понятном языке, без или почти без авторских изысков и эскапад, но со стремлением сказать что-то человеческое, способное интересовать и волновать современную аудиторию. Сказать так, чтобы не раздражать цензуру, не вступать с официальными структурами в открытый конфликт. Чтобы все, выходящее за пределы идеологических советских канонов, выглядело невинной шалостью, развлечением, данью жанровым законам, заботами о детской аудитории, или даже наоборот, обновлением и нетривиальным утверждением этих самых идеологических канонов.
Тот же эстетический конформизм, необходимость лавирования между желательным для государства и привлекательным для самих кинематографистов и для зрителей, рождал многослойное, внутренне сложное искусство, представлявшее идеологически приемлемый экранный продукт. Но отнюдь не тождественный идеологической выдержанности, а то и вовсе – иронично ее обыгрывающий. Эстетические нюансы такого искусства и до сих пор остаются мало изученными, поскольку есть опасность вообще их не заметить во внешне простой, легкой, ярко жанровой форме. К таковым картинам можно отнести многие работы Леонида Гайдая, «Айболита 66» и «Внимание, черепаха!» Ролана Быкова, «Король-олень» (1969) Павла Арсенова, «Здравствуйте, я ваша тетя!» (1975) Виктора Титова, «Старая, старая сказка» (1968) Надежды Кошеверовой, «Приключения Буратино» (1975) и «Про Красную Шапочку» (1977) Леонида Нечаева, «31 июня» и «Мэри Поппинс, до свиданья!» Леонида Квинихидзе, «Приключения Электроника» (1979) Константина Бромберга.
Рассуждая о советском многосерийном фильме, Ю. А. Богомолов ввел понятие «артхаусный сериал». По сути, такой тип сериала, вернее, мини-сериала и двухсерийного фильма, уже существовал у нас в советские годы – «Семнадцать мгновений весны», «Место встречи изменить нельзя», «Гостья из будущего», многосерийные фильмы по зарубежной, русской и советской классике, будь то «Овод», «Красное и черное», «Подросток», «Дни Турбиных». Незаурядные авторские работы, скорее телевизионные по эстетике, представляют фильмы Марка Захарова «12 стульев» (1976, четыре серии) «Тот самый Мюнгхаузен» (1979, две серии), «Обыкновенное чудо» (1978, две серии) [223].