Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1

Зайдя в «Elefant» в следующий раз, Штирлиц застает Габи о чем-то плачущей, а фрау Заурих – утешающей ее. Штирлиц наблюдает их эмоциональные проявления, не предназначенные для публичного обзора. Следит по отражению в ведерке с шампанским, которое стоит рядом на стойке. Почему бы ему не посмотреть на Габи и фрау Заурих в открытую? Ведь позволяет же он себе на глазах у всего кабачка играть с фрау Заурих в шахматы, а к Габи – иногда подходить. Нет никаких мотиваций у этого наблюдения через ведерко со льдом и шампанским – кроме эффектности ракурса, конечно. Но возникает образ инерции разведчика, автоматически предпочитающего непрямые взгляды и незаметное окружающим наблюдение, даже без практической нужды.

Штирлиц пригласит фрау Заурих и Габи к себе домой, «на ветчину». Это можно прочесть как его человеческую теплоту, желание не только подкормить рядовых берлинцев, но и ободрить их. Однако в том, как Штирлиц ведет себя в некоторые моменты приема гостей, просматривается комплекс человека, давно лишенного дома и приватной территории в их духовном понимании. Сидя в кресле, Штирлиц не проводит время с гостями, но как бы наблюдает со стороны свой маленький раут, на краткий период которого дом кажется домом. Сейчас тут есть не только работа, но и просто жизнь. И просто музицирование – не для конспирации, как было на квартире у Эрвина и Кэт. Это своего рода негласная игра героя в дом, в общение и мирную жизнь, при осознании того, что ему нужны совсем не этот дом, не это общение и совсем другая жизнь. «А ходят в разной суете разнообразные не те», – мог бы сказать и Штирлиц словами из песни «Иронии судьбы…».

Танцуя с Габи и отвечая на ее вопросы, Штирлиц явственно дает понять, что не любит ее. Тут фильм как бы вспоминает, что является произведением о советском разведчике, и потому важно расставить точки над «i» и не давать ни цензуре, ни зрителю повода для подозрений, что герой может хотя бы на мгновение увлечься обывательницей фашистского государства. Но что такое почти жестокое поведение Штирлица в отношении Габи для самого героя? Более всего это похоже на потребность хотя бы иногда кому-то сделать больно за то, что жизнь постоянно лишает его самых главных человеческих возможностей, лишает его приватного мира и как бы самого права хотеть в этот мир вернуться.

Штирлиц – идеальный завсегдатай кафе и кабачков. На вид он обычный респектабельный мужчина. О нем не обязательно знать подробности. Кажется, что их вообще нет. Тогда господин Бользен – просто украшение публичной общественной территории, где с клиентом можно быть знакомыми много лет подряд – и ничего не знать о нем.

В последней серии Штирлиц будет дистанционно провожать Кэт, сидя за столиком в кафе, окна которого выходят на перрон. Он пронаблюдает, как Кэт садится в поезд и как задерживается на перроне, надеясь, что ее товарищ и спаситель все-таки придет. Похоже, она не знакома с правилами поведения разведчиков и не догадывается о том, как принято провожать своих. А Штирлиц, похоже, не способен уже отделить себя от собственных рабочих привычек. Поэтому их взгляды так и не пересекутся. Кино разных периодов очень любит подобные сцены возможных и несостоявшихся встреч, они эффектны, они неизменно рождают в зрителях дополнительный градус эмоций. Но здесь эта сцена еще и разделяет героев как два разных человеческих типа: Кэт так и не научилась жить как разведчица, а Штирлиц только так и умеет.

«Семнадцать мгновений весны» (1973), реж. Татьяна Лиознова

Сцены мнимой приватности пронизывают многосерийное повествование. Вот Штирлиц в гостиной секретного коттеджа, весьма похожей на обычную уютную гостиную. Горит камин, на стенах висят декоративные тарелочки. Герой ставит на сервировочный столик угощение, выпивку, отпускает сторожа – как будто предстоит свидание с женщиной или с дорогим другом. Но это подготовка к работе с осведомителем гестапо Клаусом (Лев Дуров), которого на рассвете в лесу Штирлиц убьет. Однако, внешне их общение похоже на ночное бдение двух закадычных приятелей или деловых партнеров, почти друзей.

Начинается празднование дня рождения Барбары. «Вот уж не думала, что буду встречать свой день рождения с русской разведчицей и контуженным солдатом», – замечает она. Тем не менее, стол сервирован, шампанское открыто, горят свечи. «Картинка» может ввести в заблуждение, поскольку налицо антураж дружеской вечеринки. Только ситуативный контекст и разговоры на этом дне рождения совершенно не соответствуют атмосфере, выстроенной в визуальной материи.

Или – попытка хозяина проваленной конспиративной квартиры в Берне подружиться с Плейшнером и «разговорить» его. Гестаповец в штатском усаживает Плейшнера в гостиной, сам варит на кухне кофе, балагурит и тщетно пытается выведать хотя бы что-то. И эта теплая беседа перемежается кадрами повседневного общения гестаповцев, которыми нашпигованы обе квартиры лестничной клетки.