Большой формат: экранная культура в эпоху трансмедийности. Часть 1

Нет, старость и детство акцентированы и во вражеском лагере. Отчасти потому, что воевать и работать больше уже некому, а отчасти потому, что сама жизнь подталкивает к рефлексиям о тех, кто доживает (как доживает?) и кто только начинает жить (успеет ли спастись? с чем войдет во взрослую жизнь?) Для розыска Кэт Мюллер привлекает двух стариков-сыщиков, неформальных своих помощников. В этом и проявляется его усталость от войны, поиска врагов и необходимости поспевать за ускоряющимся ходом событий. Мюллеру неказистые старики дороже, чем прыткие молодые подчиненные.

Фильм простраивает динамическую композицию трое на трое: по одну сторону Штирлиц с пастором и Плейшнером, по другую Мюллер с двумя старыми ищейками. В обоих лагерях будет по одному убийству, произойдет «размен» соратниками. Вся эта цепочка образов и событий размывает дежурное противопоставление фашистской и антифашистской Германии, нацистов и их противников. Перед нами Германия эпохи заката фашизма, немцы в последние месяцы войны, люди, из которых состоит народ и которые не тождественны представителям власти. Хотя не могут не быть зависимы от них.

Выйдя на улицу из укрытия с двумя детьми, Кэт стоит и пережидает, когда пройдут последние защитники Берлина. Это в основном зеленые юнцы, даже мальчики, или же старики, только они и остались защищать столицу. Кэт по понятным причинам смотрит на них сумрачно. Но киноглаз показывает их долго, чтобы отделить свое видение от видения Кэт, и выражает скорее настроение скорби – старики и дети идут на верную и бессмысленную гибель. Они показаны не с ненавистью, не с осуждением, а с сожалением. Если «народ состоит из людей», как замечает пастор, почему же люди не могут вести себя как люди, а не как пешки общественно-политических игроков. Неужели реальность так жестока, что не позволяет стольким этого сделать… Да, реальность именно жестока и провокативна для простых социальных индивидов.

Рядовой человек может взбунтоваться и не пожелать более оставаться незаметной и жалкой социальной единицей. Артистичный и вдохновенный провокатор Клаус в прошлом был корректором. Но ему стало тесно в этой должности, он пожелал обрести иное поприще, быть успешным, востребованным, реализующим свой личностный потенциал. По большому счету, его не интересует идеология, Клаус не является осознанным фашистом. Он – взбунтовавшийся обычный человек, не имеющий нравственных ориентиров и жаждущий социального реванша любыми средствами. Такая ситуация может возникать снова и снова, в разных странах, в разных ситуациях идеологического диктата, не будучи связана с какой-либо конкретной идеологией, но скорее происходя из равнодушия общества к личностному своеобразию и потенциалу индивида, из неуважения социальной реальности к отдельному человеку.

Но некоторым удается остаться вне государственной машины и как бы не рефлексировать о ней, во всяком случае, явственно. Есть в «Семнадцати мгновениях…» небольшая когорта «просто людей». Это Everyman, Всякий человек, если пользоваться обозначением средневековых моралитэ, только во множественном числе. В таких людей фильм всматривается осторожно и бережно, и показывает их тоже – осторожно. Чтобы не разрушить их внешнюю фактурную убедительность, но и не переусердствовать с ней, поскольку это может выявить жанровую условность Всякого человека.

Фрау Заурих скорее нечто среднее между благородной матроной и комической, или характерной старухой, но в любом случае мало похожа на мать, потерявшую на войне своих детей. Она общается, гадает, играет в шахматы, философствует, шутит. Она живет так, как будто не происходит ничего непоправимого. Это скорее театральный персонаж для зрительского уюта, нежели портрет реальной матери и немки, живущей в 1945 году.