Большой город

Тортоликая удалилась вниз, а Патока перетаскала лисёнышей поодиночке в другой конец коридора, плюхнула Ласку с братьями в ванну и ушла за чем-то ещё.

Ласка единственная из всех лисёнышей в ванне не переставала дрожать.

«Ты чего? – успокаивали её братья.

«Она же угостила нас сладким!»

«Она хорошая!»

Они так и не сумели учуять расцветающую тьму. А Ласка смогла.

А теперь, много лун спустя, уже другой запах остановил её на полпути. Он сочился по всему коридору на втором этаже – влажное дыхание ржавых труб и чёрной плесени, к которому примешивался слабый лиловый оттенок – сиреневое мыло.

Ванная. Дверь нараспашку.

Дыхание Ласки сделалось неглубоким. Снег на шубке протаял до самой кожи, которая дрожала каждой своей клеточкой. Ласка напомнила себе, что сливная труба из ванны ведёт к водостоку. Водосток ведёт в Кирпичные Норы. А Кирпичные Норы ведут к Олео. И она обещала его спасти.

С этой мыслью Ласка сделала шаг вперёд и прижалась к стене напротив двери в ванную. Ещё шаг, и от страха на глаза навернулись слёзы. Она крепко зажмурилась и сделала третий шаг. И четвёртый…

В сыром воздухе, веющем из ванной комнаты, воспоминания хлынули на неё потоком:

Братья чуть не задыхаются от радости в ванне, а она, Ласка, карабкается наверх и переваливается через скользкий край, надеясь укрыться от этого острого, тёмного запаха.

Она смотрит на дверную ручку высоко над головой и клянётся сама себе: если выберется отсюда, непременно научится их открывать.

И как только она заползает за холодный фаянс унитаза, дверь в ванную со скрипом распахивается.

Патока встряхивает мешком, пересчитывает лисёнышей и не может сообразить: все на месте или одного нет…

Скржжжжп – со скрежетом открывается кран; бблльк – жалобно всхлипывает ванна, наполняясь водой, а братья Ласки один за другим, поскуливая, отправляются в мешок.

Патока с громким всплеском бросает мешок в ванну, и Ласка скрючивает на ушах лапы, не в силах заглушить горестный вой своих братьев.

Мама!

Мамочка!

Мам-бльк!

Их слова превращаются в бульканье…

Потом в пузыри…

А потом…

Р-р-р-ре-е-ен-н-ньк!

Ласка медленно открыла глаза и поняла, что стоит возле самой двери в открытую ванную. Она заглянула в зелёную темноту, ожидая, что оттуда выйдут ей навстречу три её брата – дрожащие, бездыханные, а с мокрого меха капает на кафельный пол вода.

Никого не было.

Кап!

Одной капли, упавшей из крана, хватило, чтобы лапы сами понесли Ласку дальше.

4

ЛАСКА СТОЯЛА В ДВЕРЯХ гардеробной и ждала, когда её сердце перестанет подскакивать. В комнате было тускло. В зеркалах отражался заснеженный уличный фонарь за окном; в его свете переливались браслеты и блёстки, сияли шелка нарядов.

Комната показалась пустой. И тут за длинными шторами на окне Ласка заметила какое-то движение. У вентиляционной решётки свернулся колечком пушистый хвост – скорее белый, чем рыжий.

– Мама? – Голос у Ласки не походил даже на писк.

Штора пошевелилась, и под ней проступило лисье лицо – показались нос, морда, глаза и уши.

У Ласки защипало глаза. Мамин кремовый мех стал седым. Серебристые волоски усеяли морду. Ошейник, по которому когда-то бежали фазы луны – от ущербной к растущей, – потускнел и истёрся.

– Малышка? – Мамин голос прозвучал грубо, словно им долго не пользовались. – Это ты?

Ласка улыбнулась сквозь слёзы:

– Привет, мама!

– Здравствуй, малышка! – прогнусавила в ответ мама. – М-м-м-малышка! – её голос стал звонким, как у лисёныша. И вдруг захрипел: – Вот так так! Да ты уже не лисёныш – молоденькая лисичка!

У Ласки сдавило сердце, когда она увидела, что мамины молочно-голубые зрачки затянуты белёсой пеленой. Ласка никак не могла взять в толк, отчего мама осталась в доме. Почему, когда Патока утопила её малышей, она не выскользнула в вентиляцию, не бросилась прочь от Дам, из этого дома с его капающими кошмарами, почему не сбежала в Город?

Теперь-то Ласка поняла. Мама ослепла.