Большой город

Лис был одного с Лаской возраста – только-только вырастал из лисёныша в молодого лиса, – и было заметно, что он специально говорит низким голосом, примеряя к себе рычание альфы.

– Олео – самый храбрый лисёныш на свете, – сказала Ласка. – Он спас мне жизнь. И Джулепу тоже.

– Он перестал следовать самому важному правилу, – возразил лисёныш. – Он позволил дикости овладеть собой.

– Почему ты зовёшь его О-лео? – удивилась лисица, неуклюже выговаривая губами незнакомое слово. – Это не его имя.

– Уже его, – тихо сказала Ласка.

– У нас другие имена здесь, на Ферме, – проговорил лисёныш.

Вот оно. Это слово. Захлестнуло голову Ласки видениями. Бесконечные клетки. Висящие шкуры. Когда Олео говорил о Ферме, она казалась так далеко. И вот она здесь, эта Ферма, врезается в лапы и обжигает уши, поджидает её, грозная и холодная, на краю лужайки.

Ещё один лисий кошмар. Её и Джулепа.

Ласка обвела взглядом Ферму. Она представляла её себе совершенно иначе. Чтобы спасти здешних лис, надо быть снаружи, не в клетке. Только проволочную сетку ей не перегрызть. И лапы стали вялыми от изнеможения, как будто клетка высасывала из неё всю дикость.

– Я двоюродный брат Триста семидесятого, – сказал лисёныш.

Ласка навострила уши.

– Н-Двести одиннадцатый? Но ведь… Фермер должен был увести тебя в Сарай с первым снегом?

– Н-Двести одиннадцатый – моё старое имя, – гордо проговорил лисёныш. – Теперь я А-Двести одиннадцатый.

В Ласке пробудился трепет надежды. Это же лучший друг Олео. Он поймёт.

– Олео всё время о тебе говорит! – сказала она. – Как ему хочется вернуться сюда и спасти тебя!

– А меня, значит, даже не догадался упомянуть? – усмехнулась беременная лисица. – Ну, спасибо, Триста семидесятый.

– Я никуда отсюда не собираюсь, – проговорил А-211. Он наклонил морду и выставил бирку так, чтобы она засверкала в ухе под красным обогревателем. – Фермер сделал меня альфой. – Он кивнул на беременную лисицу. – Как только Восемьсот тридцать восьмая ощенится, придёт мой черёд рассказывать лисёнышам старые истории. Она обучила меня делу рассказчика, чтобы я мог обуздать в них дикость, сделать ручными. И тогда они с признательностью войдут в Белый Сарай.

У Ласки ухнуло сердце. И Стерлинг, и Джулеп всегда произносили слово «ручной» как что-то неприличное. А на Ферме этим, оказывается, надо гордиться.

Так вот почему П-838 не грызёт проволоку, чтобы вызволить на свободу себя и своих нерождённых малышей. Вот почему А-211 даже не думает ей помочь. Эти лисы – да ведь они всем довольны! Шубки их давно потеряли запах. Глаза их заволокло покоем. Вот что с лисами делает Ферма, догадалась Ласка. Она даёт им еду и кров и превращает в домашних животных, безвольных, послушных.

Она долго смотрела на смутные очертания Белого Сарая, занавешенные тысячами снежинок. Потом решительно сморщила морду. Она была совсем крохой, когда ужасы начали сыпаться на неё один за другим. И хотя страх одолевал её много раз, она всегда находила выход.

Она внимательно оглядела сетку и вспомнила, как они с Олео навалились всем весом на двери и заперли Дасти в Молочном Фургоне.

– Передай, пожалуйста, Джулепу, – попросила Ласка П-838, – если он надавит на сетку со своего края, а мы надавим со своего, может быть, нам удастся её порвать.

П-838 фыркнула.

– Не буду я ни на что давить. И ты не будешь. – Она показала носом на дом, где, прислонённая к двери, стояла чёрная палка. – Когда Триста семидесятый сбежал, Фермер выставил на крыльцо ружьё.

Ласка принюхалась к чёрной палке и почуяла слабый запах тухлых яиц. Совсем не тот, что стреляет перьями и укладывает лис спать. Это был запах, что проливает кровь.

– Наслушалась вранья Триста семидесятого? – заговорил А-211. – Наслушалась.

– Он и тут наговорил небылиц, пока не удрал, – хихикнула П-838. – Он решил, что Фермер хочет украсть наши шкуры.

– Это правда, – шёпотом ответила Ласка. – Люди в Городе носят их у себя на шее. Я видела.

– Это в Городе, – проговорил А-211. – А тут Ферма.

Ласка с трудом отдышалась.

– Я расскажу вам, что Фермер собирается с нами сделать. Я по запаху чую его намерения.

А-211 многозначительно посмотрел на П-838.

– Слушайте, – начала Ласка.

И она рассказала лисам о Городе.

Всё, что могла припомнить.

Она рассказала об Особняке Дам, где появилась на свет, и как совсем лисёнышем очутилась на улице Готорна. Рассказала о страшной кончине Стерлинга. О том, как они отыскали Олео и как не поверили поначалу, что он – лиса. И о том, как он хотел рассказать им о Ферме, и как они втроём – и Ласка, и Дасти, и Джулеп – отказывались слушать. У каждого имелись свои причины.

Было уже далеко за полночь, а она всё говорила и говорила – рассказывала лисам на Ферме о возвращении в Город, о дороге, о Ветери и о том, как один улизнувший кролик выпустил на улицы жёлтое безумие.

Глаза Ласки наполнились слезами, когда она заговорила о том, что произошло с Дасти.