Большой круг

Он зашел в дом. Подсветка в бассейне, а потом и свет в доме погасли. Из дома опять донеслись звуки пианино, что-то диссонантное, рваное, сплошные дыры и синкопы. Не знаю, так и надо было или музыка настроилась на грибной лад. Розовато-сиреневый свет города пульсировал в небе и на поверхности воды. Музыка начала собираться воедино, приобретать смысл, мне показалось, я могу притянуть ее к себе и сформировать в массу, которую можно потом запустить в долину ураганом.

Мэриен писала: «Мир постоянно раскручивается, его становится все больше. Прямой не хватает, круга тоже. Я смотрю вперед, там горизонт. Смотрю назад. Горизонт. Что осталось в прошлом, потеряно. И я уже потеряна для своего будущего».

Слушая Редвуда, я думала о том, что передатчиком музыки является время, и, если оно остановится, видимое останется без изменений, но музыка исчезнет – как волна без океана. Я хотела сказать ему это, но, когда он вернулся, меня отвлекла его аура – она стала серой и тонкой, как дым.

– Я вижу твою ауру, – сказала я.

– И на что похоже?

– На дым.

Город искрился и вращался, как галактика.

Его называют Город Ангелов, сказал Редвуд, но вообще-то переводится просто «ангелы». Однако какие ангелы?

Всевозможные, ответила я. Мне так кажется.

Действительно, интересно, сказал он. Мы творим нечто из ничего. Я решила, он о нас, и хотела заметить, таковы, дескать, все отношения, но тут он продолжил: ладно, не из ничего. Мэриен была настоящей, несомненно, но человеческие жизни не сохраняются, как окаменелости. Лучшее, на что мы можем надеяться, если время затвердеет вокруг памяти о ком-то, сохранив внутри пустоту.

Как-то так он выразился, и до меня дошло, что он о фильме, не о нас.

Кое-что можно узнать, продолжил Редвуд, но всегда будет мало, всей правды не будет никогда. Лучше сразу решить, какую историю ты хочешь рассказать, и рассказать ее.

По-моему, он говорил примерно так.

«Но с чего начинать? – спросила я. – Где начало?»

* * *

Он забыл ответить, а может быть, я задала вопрос только у себя в голове, и какой-то неизмеримый отрезок времени мы сидели и смотрели на панораму, думая всякие разности, а потом он спросил, что это.

– Ангелы, – ответила я.

– Знаю, но это что?

Из соседнего дома я услышала китайские колокольчики и сказала – колокольчики.

– А еще?

Мигая, пролетел вертолет. Вертолеты.

– А еще?

Китайские колокольчики и вертолеты. А еще машины с мощными двигателями, садовые пылесосы, мусоровозы, подхватывающие контейнеры с мусором и опускающие их обратно, будто стопки с текилой. А еще койоты, тявкающие, как хулиганы, бросившие зажженную петарду в почтовый ящик. И печальные голуби на проводах, исполняющие все тот же рифф из четырех нот. И постукивание крылышек колибри, и бесшумное плавное кружение грифов, и длинноногое вышагивание белых цапель по мелкой зеленой воде в бетонном русле, называемой рекой. И танцевальная музыка, грохочущая в темном помещении, полном людей, крутящих педали своих никуда не едущих велосипедов. И успокоительные гонги, омы, песни китов в тусклом святая святых спа-салонов. И песня нортеньо, вылетающая из проезжающего «Эль камино», и школьники, поющие «О, прекрасное просторное небо» в классе с открытыми окнами, и дребезжащие удары из чьих-то наушников, мимо которых вы проходите по тротуару. И питбули, рявкающие за сеткой забора, и чихуа-хуа, лающие за дверями, и пудели, дремлющие на терракотовой плитке. И блендеры, комбайны, соковыжималки, шипящие стальные эспрессо-машины размером с подводную лодку и слишком разговорчивые официанты («Интересные планы на выходные?» «Что-то интересненькое в выходные?»), и вода, бесценная, она плещется в фонтанах, бассейнах, горячих ваннах, высоких стаканах в затененных патио, с журчанием льется из шлангов и бьет гейзером из лопнувших труб. А внизу рев машин, он всегда подобен океану, живущему в морских раковинах, как космический гул расширяющейся вселенной.

По крайней мере, я пыталась так сказать. Не знаю, получилось ли.