Большой круг

А он говорил что-то про пыльный, утомительный, жаркий Лос-Анджелес, сухой ветер, изводящий все нервы и гонящий огонь вверх по холмам зигзагообразными линиями, напоминающими слезы на бумаге, отделяющие нас от ада, про громоздящиеся облака смога, непрекращающийся солнечный свет, прохладный океанический туман, всю ночь пластающийся по низине чистой, белой больничной простыней, а утром его убирают. Про месяц в небе, зеленом от синяков, после того как закат отдубасил его по полной. Про ленивую луну-гамак, поднимающуюся над линиями электропередач, над скелетообразными силуэтами столбов, над косматыми кипарисами и остроконечными, похожими на морских ершей черными кронами пальм, увенчивающими тощие стволы. Про великана, который придет, чтобы превратить город в щебень и поджечь этот щебень, но не сегодня, будем надеяться, не сегодня. Про напрашивающееся сравнение автострады с рубиновым браслетом подле бриллиантового, с потоком лавы, стекающим к реке, сотканной из пузырьков шампанского. Часто говорят, город «распластался»… Да, Лос-Анджелес – пьяная, хохочущая девка в платье со стразами, распластанная по равнинам, ноги задраны на каньоны, юбка расстелилась по холмам, она мерцает, вибрирует, ее щекочет свет. Не надо покупать звездную карту. Господи, не надо никуда ехать и пучить глаза, потому что вы уже здесь. Вы в нем. Он весь одна большая карта звезд.

По крайней мере, так я услышала.

А я, знаете, что сказала? В основном это обычные дома. Но если задуматься о домах, по-настоящему задуматься, они ведь такие непонятные. Коробки, где мы храним себя и свое добро, коробки в форме тюдоровских усадеб, шикарных цементных бункеров вроде твоего, в форме пижонских прозрачных космических кораблей, геодезических куполов и стройных застекленных шкафчиков. Лос-Анджелес – таинственные осыпающиеся старые сваи на вершине холма, асьенды, укутанные бугенвиллеями, бунгало ремесленников, лаконичные, как шпилька, маленькие глинобитные хижины с плоскими крышами и решетками на окнах, лачуги для серфинга, лачуги наркоманов, лачуги сварливых-стариков-не-имеющих-адвокатов, лачуги пачули, увешанные ритуальными флажками, их окна сквозь набивной индийский хлопок светятся красным, как будто внутри пульсирует сердце всего. Это палатки сгрудившихся под мостом бездомных, круглые глиняные гнезда ласточек высоко под мостом, виноградная лоза, свисающая с моста, как занавес из бисера. Мусор, гонимый горячим сухим ветром, гнездящийся под мезембриантемумом возле трассы. Дразнящий, прыгающий, извивающийся танец с веерами, исполняемый водораспылительными установками. Это вжик-вжик секатора и плюх лимонов, падающих с перегруженных ветвей, – они лопаются и гниют на тротуаре, а над ними вьются пчелы. Мирно-голубая скользящая сетка для бассейна, которую с изяществом гондольера расстилает садовник в широкополой соломенной шляпе.

Это умирающая от жажды трава, высокие откосы, поросшие олеандром, стелющимся по середине автострады, цветущим, ядовитым, чертовски выносливым, отделяющим север от юга – лаву от шампанского. Это кактусы, юкки, алоэ, агавы и накапливающие воду суккуленты: синие меловые пальчики, голубой горизонт, королева ночи, ослиный хвост, пурпурный император, огненные палочки, паутинка-живучка, зебра-хавортия, огненный нефрит, призрак, сияние фламинго, нитка жемчуга, рисованная леди и подобные названия. Я хочу, чтобы Редвуд знал. (Хотя он опять серьезно спросил: все ангелы?) Он должен знать, что Лос-Анджелес – ветер пустыни, врывающийся в райский сад. Должен понять, что я пурпурный император, рисованная леди, а это значит: всё. такое. сочное.

Я сказала ему, и он ответил «да». Да, точно. И мне показалось, я увидела, как из него, из ниоткуда исходит холодная точка света, вроде звезда, но не звезда.

Свадьба

Северная Атлантика

Октябрь 1931 г.

Через два месяца после возвращения Джейми из Сиэтла

Мэриен Маккуин, семнадцати лет от роду, недавно вышедшая замуж, стояла на корме океанического лайнера. Холод лееров пронизывал перчатки, сквозь мрачное небо просачивался свет. На медовый месяц Баркли повез ее в Шотландию. Ей было сказано, что она познакомится с окружением его отца, школьными друзьями, увидит замки и Высокогорье. Поездом они доехали от Миссулы до Нью-Йорка.

– Не понимаю, на что тут смотреть, – сказал Баркли где-то на равнинах, поскольку Мэриен не отрывалась от окна. – Ровным счетом ничего нет.

Вихрь поезда несся по золотой траве прерий, выталкивая в небо дроздов.

– Я все равно хочу это видеть, – ответила Мэриен.