Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

Чиновница уцелела, но ее обязали, теперь уже ради нее самой, предоставить идеологическое оправдание существованию Большого. 2 сентября 1923 года, во время презентации совету артистов, она обозначила стоящую перед всеми задачу. «Новые темы и сценарии для оперного и балетного репертуара, — сказала Малиновская, — должны быть разработаны в соответствии с современными идеологическими реалиями, в широком смысле. Либретто из старого репертуара необходимо переписать, обращая внимание на литературную форму — в манере, удовлетворяющей настоящие потребности и новые концепции постановок; исполнять их следует согласно новому видению афиши, с тем же вниманием к вербальным формам»[470]. Неопасные проекты Голейзовского могли стать частью этого нового видения, если бы его риторика была иной, а практика соответствовала замыслам.

Концентрация Малиновской на сценариях и либретто балетов и опер, находившихся под ее контролем, имела специфическое объяснение. Идеологические судьи Луначарского были в основном писателями, чей творческий путь начался в Серебряном веке, за четверть столетия до революции. Их вынудили отречься от своего прошлого и приспособиться, подобно хамелеонам, к новым политическим условиям (тех, кто не хотел лишиться последней рубашки или же паковать чемоданы для переезда в Париж). Некоторые из этих литераторов лелеяли мечты о преображении мира и потому находили возможным, даже в эру очередей за продовольствием, интерпретировать события 1917 года в эсхатологических терминах, как битву за новое царство. Алкоголь вместе с наркотиками и приступами психоза подкреплял подобные гипотезы.

Самым примечательным из неофитов был человек с лицом Мефистофеля, по имени Валерий Брюсов. Он поддерживал революцию, большевиков, Луначарского и служил коммунизму с 1917 до смерти в 1924 году. Писатель, достигший известности в Серебряном веке, занимался литературной поденщиной в Центральной контрольной комиссии, которая несла ответственность за идеологическую дисциплину в коммунистических рядах. Он подготовил эстетически радикальную резолюцию о положении дел в Большом, указывая на то, что, несмотря на бесчисленные обещания реформ, изменилось немногое. Разногласия в коллективе продолжались, а перестройка репертуара уже началась. «Идеологическая работа, в социальном и политическом смысле, как видит ее директорат театра, — сетовал Брюсов, — проявилась лишь смутно в последние три года, главным образом из репертуара убрали пьесы, прямо противоречащие коммунистическому взгляду на мир». Оперу «Жизнь за царя» сняли (хотя она вернется), а почти все остальное сохранилось. Большой театр скорее «академический», а не «экспериментальный», — продолжал поэт, — и он не внес вклада в эстетические инновации пролетарских культурных заведений, где взрастили конструктивизм, биомеханику[471] (гибрид балета и цирка) и экспериментальное свободное движение. Литератор одобрял танцевальные представления русских артистов нового поколения, в том числе эмигрантов, «простоту» предпочитавших «воображаемому изобилию прошлого» и подчеркивавших необходимость синтеза. Он верил, что жест (пластика) может слиться со звуком и изображением, и представлял кордебалет в гипнотическом хороводе искусств. Коллективная деятельность, и через нее коллективное преображение — вот на чем необходимо сфокусироваться. Закрытия театра тогда удалось избежать, но Брюсов пророчил, что конец неизбежен, если не принять будущее[472].

Вскоре после того, как поэт составил свой доклад, Ленин умер от обширного кровоизлияния в мозг. Сталин узнал об этом по телефону, во время одиннадцатого Всесоюзного съезда Советов 21 января 1924 года, в концертном зале Большого. Собрание прервалось; все рыдали. Коба[473] отправился в дом Ленина в Горках, чтобы поцеловать мертвые губы вождя. Оркестр Большого театра сопровождал процессию, доставившую гроб с телом Ильича в Колонный зал в центре Москвы. Чтобы справиться с морозом, почетный караул разжигал костры на улице. Сотни тысяч скорбящих побывали у гроба за 3 дня прощания. Останки Ленина не были преданы земле. Его забальзамированное тело выставлено на Красной площади в мавзолее, спроектированном Алексеем Щусевым.