Большой театр. Секреты колыбели русского балета от Екатерины II до наших дней

26 января, перед двумя тысячами депутатов в главном зале Большого Сталин дал понять, что лидер революции передал ему власть, — он отметил, в довольно зловещих терминах, справедливость политики вождя и пообещал, в высокопарной, неторопливой манере, продолжить движение к социалистической и, затем, коммунистической утопии. Депутаты съезда разошлись, усваивая это патерналистское кредо, а артисты Большого вернулись к работе, и первой задачей для оркестра и хора была подготовка мемориального концерта к 10 февраля 1924 года. Перед началом Луначарский прочел лекцию, текст которой он переписывал несколько раз, многие помогали ему с редактированием. Музыка этим вечером, объяснил нарком со сцены, не связана напрямую с революцией, но написали ее любимые композиторы Ленина. Исполняли героические произведения. Аудитория услышала Траурный марш из «Зигфрида» Вагнера, отрывки из Симфонии № 3 Бетховена и Симфонии № 6 Чайковского. «Смерть и просветление» Рихарда Штрауса выражала некоторые «мистические представления и надежды», но Луначарский оправдал подобное исключение из правил: заявил, что «пафос» произведения может почувствовать и тот, кто не верит в загробную жизнь[474]. Музыка была вечной, даже если ее посыл — нет.

Всего через 9 дней после мемориального концерта оркестр Большого устроил забастовку. Малиновская отреагировала, расформировав его. Музыканты могли подать петицию, чтобы вернуть работу, ведь имена зачинщиков были известны. Однако они проголосовали за то, чтобы не возвращаться, пока директор занимает свой пост, и потому 13 марта начальница подала Луначарскому заявление об уходе. «Битва, которую вел со мной коллектив последние несколько лет, в прошлом году стала невыносимой и достигла цели — я больше не могу работать, — объяснила она. — Я прошу Вас освободить меня от обязанностей директора Большого театра»[475]. Малиновская предложила назначить на освободившийся пост собственного помощника и удалилась на покой в глубины бюрократической матричной структуры Наркомата просвещения. До финала истории, тем не менее, было далеко, — она вновь станет руководить театром в 1930-х, когда Луначарского уже не будет, а Советский Союз перейдет под полный контроль Сталина[476].

В конечном счете, результат ее деятельности можно оценить негативно, разрушено было больше, чем создано. Малиновская отфильтровала подчиненных, хотя она бы сказала, что устранила тех работников, кто не смог принять идеал Брюсова о синтетическом, коллективном действе на сцене. По схожим причинам директор изменила репертуар — опять же, ликвидируя старое, а не запуская новое.

Имперские балеты и оперы остались на страницах книг, а решения о том, какие постановки будут демонстрироваться, принимал Главрепертком, комитет по цензуре, где Малиновская была сопредседателем. Он определял судьбу новых, старых и заграничных проектов, и до сих пор Большой относился к данной организации пренебрежительно. Для того, чтобы спектакль одобрили, его надо было презентовать в форме аккуратно составленного описания, идеологический контекст которого должен был соотноситься с современностью. Главрепертком одобрил оперу Мусоргского «Борис Годунов», потому что в ней представлен коррумпированный царь, но члены организации решили, что массовка должна меньше стоять на коленях. Опера Чайковского «Пиковая дама» получила «благословение», хотя действие в ней отсылает к эпохе Екатерины Великой. Главрепертком постановил, что императрицу нужно показать на сцене — демонстративное нарушение традиции времен композитора, когда никого из правителей нельзя было изображать в театре. Допустили до показа «Жар-птицу» и «Петрушку» Фокина и Стравинского из-за «дефицита балетного материала, относящегося к эпохе», а также в надежде заманить авторов обратно в Россию из Франции[477].