Большой вальс

Дни, проведенные Тони в заснеженной «хижине», прячущей услуги современного комфорта под обличьем «охотничьего домика» времен конных экипажей и свирепых разбойников, были не похожи один на другой, как авторские коллекции престижной демонстрации. Будто ожидая реакции взыскательных знатоков, Феликс с неистощимой фантазией организовывал «романтические действа, выражающие образы страсти в знаках Вечности, Беспредельности, Ирреальности». Героиней «полотен», конечно же, была не перестающая вдохновлять его Антония. Расписанная с ног до головы специальными фломастерами, она возводилась в центр гигантской зеркальной призмы, выстроенной Феликсом на вершине снежного холма. Он не пожалел двух часов кропотливой работы, изображая на коже распростертой девушки загадочные знаки символы, соседствующие с фантастическими изображениями зверушек, насекомых, цветов. Он терпеливо караулил солнце, и как только вспыхнули первые лучи, попав в застенки зеркального лабиринта, скинул с плеч Антонии меховую шубку и подтолкнул её в селящийся среди снежной белизны столб. Там, как в луче гигантского прожектора, упавшего из Бесконечности, она стояла одна, пока Феликс бегал вокруг с фотоаппаратом, заклиная её не дрожать от холода. Через несколько минут они были в центре солнечного костра уже вдвоем, предаваясь эстетизированному действу слияния двух стихий — света и плоти.

Кроме того, Картье оказался прекрасным кулинаром, изобретая невероятные блюда из обычного картофеля, сыра, спаржи, ананасов и мясного филе. К тому же ему нравилось есть руками, доставая куски прямо из горящей печи — для Антонии и для себя. В приюте, где воспитывался Феликс, ему удавалось иногда сбежать вместе со старшими мальчиками на городской пустырь. Там они жгли костры и пекли на углях картофель и брюкву, предпочитая эти лакомства безыскусному меню приютской кухни. Антония с интересом, начинающим переходить в поддельный по мере увлеченности рассказчика, высушивала его пространные воспоминания о сиротском детстве и чудесном приобщении к творчеству.

Маленький Феликс впервые попытался выразить себя, разложив на каменном полу молельни осколки разбитой им ненароком фарфоровой статуи Богородицы. Наставник пришел в ужас, обнаружив в изображении Феликса черты Сатаны, и наказав его покаянным постом с регулярными исповедями. А мальчик всего лишь хотел «нарисовать» муху.

Действительно забавный эпизод для мемуаров или исследователей творчества Картье. Но вот занимать подобными историями столь дорого оплаченные невестой часы лесного уединения — по меньшей мере скучновато. Однако Антония демонстрировала понимание, комментируя автобиографические откровения Феликса в пользу его удивительной экстраординарности.

Но вот последнее признание Картье, брошенное им вскользь, поразило девушку подобно взорвавшейся в руках петарде. Она остолбенела, не зная, как воспринять услышанное — как издевку или розыгрыш?

Они блуждали по лесу, собирая для печи хворост. Увидав среди молодых елок круглую поляну, называемую в этих местах «ведьминой меткой», Феликс решительно зашагал к её центру, проваливаясь по колено в снег и там, бросив охапку веток и задрав лицо к нему, долг кружился с растопыренными руками. Он что-то бормотал, как вошедший в транс шаман, а когда возвратился на тропинку к Антонии, выглядел необычайно взволнованным, сияя огромными, как у мучеников Эль Греко, очами.

— Я скоро найду ее! Мою мать… Только ты способна поверить мне, понять то, что другие считают бредом. — Он крепко сжал Антонию за плечи, выдыхая в лицо свои странные признания. — Ты можешь назвать это как угодно. Но какая-то клеточка в моем мозге — самая главная, центральная, знает: женщину, родившую меня, забрали пришельцы с неба… Родился я уже после. Но помню, будто видел все сам — нет, будто вижу снова и снова… Круглая поляна в снегах, круглая черная тень, покрывающая ее сверху… Все ниже, ниже…

— Это даже критики заметили и определили как «налет лунатизма в плотоядности Картье», — прервала его Тони, которой вовсе не хотелось углубляться в столь болезненную для Феликса и скучную для неё тему. Помнишь, ещё злюка Бернш обозвал тебя в статье «рыцарем летающих кастрюль и тарелок»?

Она попыталась высвободиться, но руки Феликса оказались крепче — он прижимал Антонию к себе и она чувствовала как дрожит его высокое худое тело.

— Я обещал матери, являющейся в моих видениях, что обязательно найду её. А пока не найду — буду один.

— Как один? — не поняла Антония.

— Я не обзаведусь семьей и не стану иметь потомства… — Он отпустил девушку и произнес, глядя в небо, торжественно, словно клятву. — Я останусь одиноким странником в ночи!

Тони не поддержала игру. Теперь она преградила ему дорогу, вцепившись в борта меховой куртки.

— Хотелось бы знать, почему это мне становятся известны оригинальные обеты почившей маменьке после того, как я во всеуслышание объявила себя твоей невестой? — в голосе Тони звенело негодование.