Большущий

Дирк встречался со многими девушками. Они принадлежали особому типу, известному под названием «девушка северного побережья». Худенькая, высокая, утонченная. Маленький правильный носик, высокий приятный голос с едва заметной гнусавостью, серьги, сигарета, обед у Хайлера. Дирку казалось, что все эти барышни поразительно одинаковые. И разговоры у них одни и те же. Все знали французский и обладали хорошим произношением. Умели танцевать сложные символические танцы, читали новые книги, употребляли одни и те же модные словечки. Они предваряли, пересыпали и завершали свои разговоры восклицанием: «Душа моя!» В их устах эти два слова выражали удивление, сочувствие, удовольствие, насмешку, ужас и отречение. «Душа моя! Ты бы ее видела! Душа-а-а-а моя!» – ужас. Такая манера говорить почти полностью совпадала с манерой девушек из его конторы. «Дивная штучка», – называли они с восторгом какую-нибудь подружку. Искренность превратилась у них в идею фикс. В те дни, когда все разговаривали кричащими газетными заголовками, они понимали, что в разговоре главное следует выделять красным цветом. Слово «вздор» было заменено на «белиберду», а потом и на «бредятину». Теперь больше не говорили: «Какой ужас!» Следовало сказать: «Какая омерзительная гнусность!» Эти слова, произносимые приятными, мелодичными голосами, срывались с хорошеньких губ непринужденно, смело, раскованно и свободно. Они утверждали, что именно в этой раскованности все дело. Иногда Дирку хотелось, чтобы они поумерили свой пыл. Девушки постоянно устраивали благотворительные праздники, постановки и крупные фестивали. Венецианские карнавалы, восточные базары, благотворительные балы. На таких представлениях многие из них пели, играли и танцевали лучше, чем профессиональные артисты, но всему вместе обычно не хватало той особой атмосферы, которая свойственна профессиональным выступлениям. На костюмы и украшения для этих праздников они, не скупясь, тратили тысячи и взамен получали те же самые тысячи, которые со всей серьезностью отдавали на Общее дело. Ничего абсурдного они в этом не видели. Периодически, бросая вызов условностям, они уходили в бизнес или в полупрофессиональные предприятия. Паула поступала так же. Она сама или одна из ее подруг постоянно открывали магазины женских блузок, подарков, устраивали чайные залы, декорированные в аляповатых зелено-пунцовых или оранжево-черных цветах, объявляли о сотрудничестве с рекламным агентством. Такие начинания расцветали, увядали и исчезали, будучи результатом послевоенной сумятицы. В годы войны многие из девушек работали не покладая рук: водили автомобили технической и скорой помощи, были сестрами милосердия, чистили и мыли, содержали войсковые лавки. Только им не хватало вдохновения и удовлетворения от достигнутого.

Они считали Дирка законным объектом своего интереса и возмущались собственническим поведением Паулы. Эти Сюзанны, Джейн, Кейт, Бетси и Салли – для современных чувственных дамочек имена простые и старомодные – беседовали с Дирком, танцевали с ним, выезжали с ним на конные прогулки и флиртовали. В его недосягаемости крылась особая острота. Ведь эта Паула Шторм держит его так крепко, что другие девушки его как будто совершенно не интересуют.

– Ах, мистер де Йонг, – говорили они. – Вас ведь зовут Дирк, не так ли? Какое необычное имя! Что оно означает?

– По-моему, ничего. Это голландское имя. Видите ли, мои предки – по отцовской линии – голландцы.

– Дирк так похоже на саблю или на кинжал. Правда? Во всяком случае, звучит как нечто острое, жестокое, роковое – Дирк!

Он немного краснел (одно из его неоспоримых достоинств) и смотрел на них молча, с усмешкой. По его мнению, этого было вполне достаточно. Дела у Дирка шли в гору.

17