Большущий

Сходство между этими девушками и барышнями в конторе поражало и забавляло Дирка. Он говорил: «Возьмите письмо, мисс Роуч», – обращаясь к изящному юному созданию, столь же утонченному, как и та девушка, с которой он накануне танцевал, катался верхом или играл в бридж. Даже одежда на конторских идеально соответствовала нарядам тех, с кого они брали пример. Они душились теми же духами. Иногда Дирк лениво размышлял, как им это удается. Конторским барышням было восемнадцать, девятнадцать, двадцать лет, и их лица, тела, желания и природные качества делали пребывание таких существ в конторе парадоксальным, абсурдным. Они были вполне способны выполнять механическую работу. Чем, впрочем, и занимались. Отвечали на телефонные звонки, давили на рычаги, нажимали на кнопки, печатали на машинках, записывали имена. Милые создания с мозгами четырнадцатилетних подростков. У них были блестящие, идеально завитые волосы, такие же как у очаровательных младенцев с нежными кудряшками. Грудь плоская, фигура совершенно бесполая, как у очень молодых мальчиков. Они обладали мудростью змеи. Носили чудесные свитерочки с торчащими из-под них детскими воротничками, неброские чулки и оксфордские туфли. Стройные и крепкие ноги. Губы пухленькие, мягкие, розовые; нижняя губа немного втянута, точно лепесток, напоминая влажный ротик младенца, который только что оторвался от груди. Глаза широко расставленные, пустые, сведущие. Они вершили свои личные дела, подобно генералам. Холодные, безучастные, высокомерные. Поклонников доводили до отчаяния. Принадлежа банде разбойников с большой дороги, головорезов или пиратов, брали себе все, отдавая самую малость. В основном происхождения они были низкого, однако каким-то удивительным образом усвоили все изящные искусства, которые знала и пускала в ход Паула. Корсеты они не носили, умели приспосабливаться, озадачивать, быть милыми и опасными. На обед ели ужасную смесь чего-то приторно-сладкого и едко-кислого, однако кожа у них при этом оставалась бархатистой и нежной. Говорили в нос тонкими, вульгарными голосами, хотя их личики напоминали картины Грёза или Фрагонара. Тошно было слушать, как они гнусавили:

– Уж я-а-а-а бы ни за что-о-о не пошла-а-а-а, если б он даже пригласи-и-и-ил, но колечко он мог бы и подари-и-и-ить. Я ему позвонила. Вся така-а-а-ая оби-и-и-иженная.

– Да-а-а ну! А что он?

– Рассмея-а-а-ался.

– Так ты пошла?

– Я-а-а-а? Да ни за какие ка-а-а-аврижки! За кого ты меня принима-а-а-аешь?

– Но он парень подходя-а-а-ащий.

Дирк работал сам по себе, почти не общаясь с ними и не замечая их. Он удивился бы, узнав, что между собой девушки зовут его Ледышкой. Они высоко оценили его носки, шарфы, ногти, черты лица, ноги в идеально сидящих брюках и стройную сильную спину в пиджаке от Пила. Они его обожали, но и возмущались им. Среди них не было такой, которая тайно не мечтала бы о том дне, когда он пригласит ее к себе в кабинет и, закрыв дверь, скажет: «Лоретта (их имена представляли собой чудовищные образования, возникшие путем переделывания реального имени барышни в соответствии с ее идеей прекрасного – отсюда Лоретта, Имоджин, Надин, Натали, Арделла), Лоретта, я уже так давно слежу за вами, что, наверное, вы не могли не заметить, как глубоко я восхищен». Такое вполне возможно. Подобные истории случаются. Они же видели в кино.

Дирк, совершенно не подозревая об их нещадно скрупулезной исследовательской работе, ужаснулся бы еще больше, если бы узнал, как много они знают о его личной жизни и частных делах. Например, они знали про Паулу. Она тоже вызывала у них одновременно обожание и возмущение. Со всей справедливостью девушки отдавали должное ее умению одеваться и находили исключительное удовольствие в осознании собственного превосходства по части молодости и цвета лица. В то же время они презирали ее за открытую демонстрацию любви к Дирку (как они об этом узнали – чудо и тайна, потому что Паула никогда не бывала в конторе и скрывала все свои телефонные разговоры с ним). Они считали, что Дирк великолепно относится к матери. Селина приходила в контору, наверное, раза два. В одно из этих посещений она минут пять вежливо поговорила с Этелиндой Куинн, у которой было лицо ангела да Винчи и душа акулы-людоеда. Селина вообще любила беседовать с разными людьми. Ей нравилось выслушивать трамвайных кондукторов, прачек, привратников, хозяек гостиниц, клерков, швейцаров, водителей частных автомобилей, полицейских. Почему-то им тоже было легко говорить с ней. Они раскрывались перед Селиной, как цветы под солнцем, чувствуя ее искренний интерес. «Не может такого быть! Это же ужасно!» – восклицала она, слушая их истории. И в ее глазах светилось сочувствие. Войдя в кабинет Дирка, Селина поразилась:

– Боже мой! Не понимаю, как тебе удается работать среди этих красоток и не чувствовать себя султаном! Надо бы пригласить кого-нибудь из них в воскресенье к нам на ферму.

– Это совершенно ни к чему, мама! Тебя не поймут. Я и сам их почти не замечаю. Наши барышни – часть конторской мебели.