Большущий

– Не знаю. Чтобы у тебя оставалось время помечтать, время… Хотя нет, пожалуй, теперь все иначе. Думаю, те дни, когда на ферме рождался гений, прошли. В его мечты ворвались машины. Раньше человек часами сидел на козлах своей телеги, вожжи лежали у него в руке, а лошадки тихонько плелись по дороге. Теперь он мчится на автомобиле. Патентованные сноповязалки, плуги, уборочные машины – механизмы вместо человека. И нет времени для мечтаний. Думаю, если бы Линкольн жил сегодня, он выпиливал бы свои заборные доски под жужжание и рычание патентованной пилы, а вечером несся бы в городскую публичную библиотеку за книгами, которые читал бы при свете электрической лампочки, а не лежа на животе перед мерцающим в очаге огнем… Да…

Селина снова легла на подушку и посмотрела на сына:

– Дирк, почему ты не женишься?

– Потому что нет девушки, на которой мне захотелось бы жениться.

– Хочешь сказать, которая была бы свободной?

– Я хочу сказать, никакой.

Он встал и, наклонившись, поцеловал ее. Селина крепко его обняла. И рукой с толстым золотым обручальным кольцом прижала его голову к груди.

– Большущий!

Он снова стал для нее ребенком.

– Ты много лет меня так не называла! – рассмеялся он.

Она вспомнила старую игру, в которую они играли, когда он был совсем маленьким:

– Какой большой у меня сын! И какой же он большой?

Селина улыбалась, но взгляд оставался строгим.

– Вот такой большой! – ответил Дирк и показал совсем маленький промежуток между большим и указательным пальцами. – Вот такой большой!

Она села в кровати очень прямо и посмотрела ему в глаза. Ее плечи укрывала тонкая шерстяная шаль.

– Дирк, ты вернешься к архитектуре? Война ушла в прошлое. Тебе надо решать: сейчас или никогда. Очень скоро будет поздно. Ты вернешься к архитектуре? К своей профессии?

Категорический отказ:

– Нет.

Селина ахнула, как будто ее лицо окатили ледяной водой. Неожиданно она превратилась в усталую старую женщину. Ее плечи опустились. Дирк стоял в дверях, готовый отразить возможные упреки. Но когда она заговорила, ее упрек был адресован самой себе:

– Значит, все, что я делала, было зря.

– Какая чепуха, мама! Я счастлив. Нельзя жить жизнью другого человека. Ты говорила мне, когда я был маленький, но я до сих пор помню, что жизнь – это не просто приключение, которое надо принять, когда оно само придет, надеясь, что там, за углом, тебя ожидает нечто прекрасное. Ты говорила, что жила c этой мыслью, но потом поняла, что так не бывает. Ты говорила…

Она остановила его, негромко вскрикнув:

– Я знаю, знаю! – и вдруг предостерегающе подняла палец. В ее глазах загорелось что-то пророческое. – Дирк, ты не можешь ее вот так бросить!

– Кого бросить?

Он ничего не понимал.

– Красоту! Самовыражение. Называй, как хочешь. Погоди, она тебе когда-нибудь отомстит. В один прекрасный день ты захочешь ее найти и не найдешь!

В душе Дирк был обижен на мать за этот разговор перед сном. Она его ни в грош не ставит, думал он, тогда как другие высоко ценят его успех. Сказав «такой большой» в ответ на ее шутливый вопрос, он показал совсем маленькой промежуток между большим и указательным пальцами, хотя на самом деле так не думал. Мнение же Селины он счел до смешного старомодным и уж точно неразумным. Но спорить ему не хотелось.

– Ты тоже погоди, мама, – сказал он, улыбаясь. – Когда-нибудь твой непутевый сын добьется настоящего успеха. Погоди, когда к нему покатятся миллионы. Вот тогда посмотрим.

Она легла, демонстративно повернувшись к нему спиной и натянув на голову одеяло.

– Погасить свет, мама, и открыть окна?

– Нет, пусть Мена. Она всегда это делает. Просто позови ее… Спокойной ночи.

Дирк знал, что в своем мире он стал большим человеком. Помогли связи. Это он тоже понимал. Но он заставлял себя не замечать, как Паула манипулирует и дергает за веревочки, – отказывался признавать, что ее тонкие смуглые жадные пальцы нажимают на кнопочки, чтобы помочь ему сделать карьеру. Паула и сама была достаточно мудрой женщиной и понимала, что если она хочет его удержать, то ему нельзя чувствовать себя обязанным. Она знала, что должник ненавидит своего кредитора. Она не спала ночами, строя для Дирка планы и сочиняя разные способы преуспеть, а потом так умело подбрасывала ему свои идеи, что он считал, будто это он сам все придумал. Она даже поняла, что их растущая в последнее время близость может навредить Дирку, если о них пойдут разговоры. Однако теперь Пауле требовалось ежедневно видеть его или говорить с ним. В огромном доме на Лейк-Шор-драйв ее комнаты – гостиная, спальня, туалетная и ванная – были отделены от другой части дома, так что она как бы занимала отдельную квартиру. Прямо к ней в спальню шел провод ее личного телефона. И ее первый звонок утром всегда адресовался ему, как и последний перед сном. При разговоре с Дирком голос Паулы менялся – становился тихим и трепетным. Такой тембр не смогли бы узнать посторонние. Слова звучали обыденно, но для Паулы они наполнялись особым смыслом.