Бонапарт. По следам Гулливера

Маркиз Жак Александр Бернар Ло де Лористон уезжал от Кутузова в самом ужасном расположении духа. Этот умудренный жизнью дипломат, участвуя во многих кампаниях Наполеона, повидал на своем веку немало. Бригадный генерал Лористон брал Венецию и Рагузу, был губернатором Венеции; в 1809 году именно он решил судьбу сражения при Ваграме.

Но здесь, в России, все было иначе. Даже победа в кровопролитнейшем сражении рассматривается как поражение! Обиднее всего было другое: еще никто и никогда не сравнивал его… с диким татарином.

* * *

Наполеон нервно покусывал губы. Император решительно ничего не понимал! Он одержал (почти разгромив противника!) победу над русскими в генеральном сражении, захватил их древнюю столицу, отогнал остатки вражеской армии к черту на кулички, запер русского императора замерзать в своем Петербурге… А с ним, Победителем, никто и разговаривать не желает… Что за неслыханная дерзость! И все из-за наглой безнравственности царя Александра, для которого жажда собственного тщеславия дороже всего остального – даже жизней своих подданных.

Заключи теперь Александр мир в Москве, Наполеон многое бы ему простил. И даже забыл бы спесь и унизительное молчание упрямого русского монарха. О, это молчание! После переговоров Лористона с Кутузовым, кажется, прошла вечность, и, вне всякого сомнения, царя Александра уже известили о результатах встречи. Но он по-прежнему молчит. Что это – выражение презрения? Зависть к победителю? Или ненависть побежденного?

Мир, заключенный в Москве, сделал бы Наполеона победителем. И Александр это понимал. Он очень умен, этот русский царь. Именно поэтому ждать мира бесполезно. Тогда что же делать – не уходить же из Москвы! Пожалуй, что так. Только это уже будет больше напоминать нечто другое – бегство! Завоевать для того, чтобы убежать… Не есть ли это самая большая из его глупостей?..

В последние дни Наполеону не спалось. Впрочем, здесь, в Кремле, он почти и не спал. Победа не принесла ожидаемой радости. Его ночи превратились в тревожные раздумья и бесполезные блуждания по гулким кремлевским залам. Из этой богатой мышеловки пора убегать, и как можно скорее…

– Что вы обо всем этом думаете, Дарю? – спросил как-то Наполеон своего генерал-интенданта, тревожно всматриваясь в окно, за которым вновь бушевал пожар.

– Русские ведут себя возмутительно… – начал было тот, но Наполеон его оборвал:

– Прекратите, не нужно… Скажите лучше, как в данной ситуации, когда русские творят что хотят, нам следует поступить?

– Предлагаю, Ваше Величество, зимовать здесь, в Москве. Город превратим в укрепленный лагерь. Весной, когда подойдут подкрепления, мы возобновим военные действия. Кутузову ничего не останется, как принять наши условия. На сей раз мы окончательно разобьем его!

– Вашими бы устами, как говорят русские, да мед пить, – вздохнул Бонапарт. – Эти варвары не дадут нам покоя. Зарывшись в русских снегах, мы отсюда не выберемся. Страшно подумать, что за время моего отсутствия станет с Европой, которая понимает только силу… Европа – она ведь как дитя, без няньки слаба и непредсказуема. Так что… Так что я победил, и теперь следует возвращаться…

Возвращаться пришлось. Причем намного быстрее, чем рассчитывал Бонапарт.

Толчком к принятию данного решения послужили события, разыгравшиеся 6 (18) октября. В тот день, производя во дворе Кремля смотр одной из дивизий корпуса маршала Нея, Наполеон неожиданно услышал пушечный грохот. Прискакавший адъютант Мюрата Беранже доложил:

– Ваше Величество, Кутузов вышел из Тарутина!..

– Объясни…

– Русские напали на части маршала Мюрата и…

– Ну же, черт тебя дери!..

– Они напали на Мюрата и… разгромили его.

* * *

Все последние дни русский император Александр I пребывал в крайней степени недовольства. И причиной моральной ипохондрии монарха был не кто иной, как человек, в руках которого сейчас находилось спасение не только русской армии, но и всей России: фельдмаршал Кутузов. По мнению Александра, главнокомандующий много о себе возомнил; мало того, создавалось впечатление, что возглавивший, по сути, все вооруженные силы Империи, Кутузов царя практически игнорировал.

О сдаче Москвы император узнал едва ли не последним, из письма графа Ростопчина[197], известившего Александра о страшной трагедии. Когда царь читал строки этого письма, в столице Российской империи чуть ли не каждый дворовый мальчишка знал о «страшной тайне». И это при том, что курьер от самого Кутузова явится в Зимний дворец через три дня после известия Ростопчина.

Фельдмаршал писал скупо, кратко, обтекаемо. Как будто речь шла не о кровавом сражении с неисчислимыми людскими потерями и не о сдаче Москвы, а о чем-то вполне будничном. Кто знает, может, и вовсе не написал бы, не отправь царь в ставку верного курьера, князя Волконского, за разъяснениями, в частности «о причинах к столь несчастной решимости».