Бонапарт. По следам Гулливера

Москва оказалась для Бонапарта очередным тупиком. И он это понял очень скоро. Как и то, что в этот раз выхода из мешка могло не оказаться вовсе. В Египте и Сирии не было суровой зимы, отчаянных партизан и сильной русской армии, управляемой опытным главнокомандующим и численно не уступавшей французской.

Оставаться в Москве на зиму, понимал Бонапарт, – обречь себя на погибель. Месяц, проведенный Наполеоном в Кремле, окончательно убедил его поскорее отсюда убираться. Да, имидж его Великой армии от этого заметно пострадает, но… Плевать на имидж! Москва – ошибка, которую следовало срочно исправлять. А престиж его армии будет восстановлен на полях предстоящих сражений…

– Хочу объявить вам, господа, Москву следует сжечь до основания, армии же выдвигаться через Тверь на Петербург, – заявил Наполеон своим маршалам на совещании 3 октября. – Там, в русской столице, к армии явится маршал Макдональд. У кого есть иные мнения на этот счет?..

Маршалы стояли в легкой растерянности и молчали. Молчал начальник Главного штаба Луи Александр Бертье; молчал военный губернатор Москвы Эдуард Адольф Мортье; молчали начальники Императорской гвардии – Франсуа Жозеф Лефевр[198] и Жан-Батист Бессьер[199]. Даже преданный Дюрок – и тот словно воды в рот набрал. Хотя каждому из них было что сказать – и даже очень много. Но говорить сейчас, понимали они, – значит навлечь на себя безжалостный гнев Императора. Конечно, патрон отходчив, однако в минуты ярости можно лишиться не только милости, но и маршальского жезла…

В кабинете Наполеона повисла гнетущая тишина. Расценив это безмолвие как всеобщее согласие с его доводами, Бонапарт продолжил:

– Моя армия самая сильная в мире! Когда французские солдаты пройдут по проспектам Санкт-Петербурга, Европа вздрогнет: в три месяца нами будут завоеваны две русские столицы. Это ли не чудо?!

– Ваше Величество, чуда может не случиться, – возразил из-за спины Бертье чей-то голос. (О, как в этот миг Наполеон ненавидел этот скрипучий голос! Он даже не стал поднимать головы, чтобы не встретиться глазами с этим ворчуном.) – Идти на север, навстречу зиме – обречь армию на погибель, – продолжал скрипеть голос. – А как же Кутузов?..

Даже не взглянув на говорившего, Наполеон узнал его – это был зловредный «старик» Мортье. Трусливый заяц! Разжаловать! Рядовым в пехотный полк! Впрочем, успеется. Насчет Кутузова Мортье прав: неразбитая русская армия представляет серьезную угрозу. Да и эти чертовы… как их… mou-jik… Партизаны, рыскающие вокруг сожженной Москвы волчьими стаями… И что с ними делать – тоже воевать?!

Во второй половине дня Коленкур, с которым Наполеон затеял разговор, удивил своей категоричностью: наступление на Петербург равносильно самоубийству!

– Ваше Величество, вряд ли стоит на это идти…

– То есть, mon cher ami, вы настаиваете на мире с русскими? – спросил собеседника Наполеон.

– Пожалуй, что так, сир. Мир и только мир позволит сохранить нам лицо.

– В таком случае, не поехать ли именно вам к царю Александру просить мира? – серьезно посмотрел на Коленкура Император.

– Извините, сир, я Вас не совсем понимаю, – испугался, побледнев, тот. – Мир с русскими, конечно, крайне необходим. Однако, смею заметить, подобный визит к русскому императору, возможно, только навредит нам. Этот визит покажет противнику, что мы ищем мира, следовательно, заинтересованы в немедленном перемирии, чем, несомненно, ставим себя под удар. Русские быстро догадаются, что дела у нас не ахти, наша армия выдохлась, и мы нуждаемся в передышке. Ситуация щекотливая, сир, следует все хорошенько обдумать…

– Я вас понял, генерал, – нахмурился Наполеон. – Вы не испытываете желания послужить Империи на дипломатическом поприще. Что ж, отправим в Петербург… э-э… маркиза де Лористона. Мне нужен мир! А пути его достижения уже не так важны…

* * *

«По случаю болезненных припадков генерала Беннигсена и по разным другим обстоятельствам предписал я ему отправиться в Калугу и ожидать там дальнейшего назначения от Вашего Величества, о чем счастие имею донести.

Из письма фельдмаршала Кутузова императору Александру

Французы ошиблись. Непреклонная аксиома войны гласит: первым просит мира тот, кто слабее. Появление в Тарутинском лагере маркиза де Лористона русские восприняли как признак слабости. Убежденные, что загнанный в «московский мешок» узурпатор, не зная, что делать, просто-напросто запаниковал, кутузовские генералы стали требовать от главнокомандующего ударить по Мюрату и, опрокинув его, пойти на Москву.

Кутузов поначалу сопротивлялся напору своих подчиненных, но потом махнул рукой.