Бонус Дамиена

Господи, сколько лет я ждал, что этот вопрос всплывёт вновь, и вот он задан. И я эгоистично рад сбросить с плеч груз, в надежде, что тысячи прожитых вместе дней мне помогут. Она ведь видела, давно знала, что татуировка не та, и много лет назад даже робко спросила почему, легко удовлетворившись моим коротким ответом. Наверное, боялась заглядывать глубже, говорить о том, что причиняло ей боль – однажды я её предал, забыл, вычеркнул. И ужас моего поступка в том, что сейчас, наверняка, я до сих пор жил бы с Мел… или какой-нибудь другой женщиной, не важно, но понятия не имел бы о том, ЧЕГО на самом деле лишаю себя, Еву. Ведь эта жизнь не просто отличается от той, где я был моложе и успешнее, она – СЧАСТЬЕ. Именно так: громко и только прописными буквами, потому что мне хочется петь, обнимать, целовать, и лететь со всех ног домой, сдвигая рейс на день раньше, теряя в деньгах, но приобретая бесценное время ВМЕСТЕ.

Я целую упрямые, непокорные и неподвижные от обиды губы. Мы вышвырнем эту занозу и боль от неё раз и навсегда.

– Я вывел ту. Но ты вернулась на своё законное место, хоть татуировщик и не смог в точности повторить рисунок – просто под рукой не было оригинала, не было тебя. Но это и символично: не важны обстоятельства, не имеют значения перемены, истина непреложна – в сердце живёт чувство несмотря ни на что.

– Когда ты её повторил?

Я вздыхаю, потому что мне жаль. Мне жаль, и я не могу говорить, ругая свою тупость, но знаю, что обязан сказать правду:

– Несколько дней спустя после того… после того, как я нашёл тебя в участке.

Ева выдерживает небольшую паузу, затем констатирует:

– Когда я была в психушке.

– Когда тебе было плохо.

Я не узнаю свой голос, он как поломанная осипшая флейта.

– Почему именно тогда?

– То, что с тобой случилось, вправило мой обиженный мозг на место.

– Обиженный?

– Я звал тебя, Ева. Столько раз звал. Мне было несладко. Херово мне было по полной программе, срывался, пил, закидывался наркотой. Да, было. Но никогда, никогда я не был так глубоко в боли, как ты. И я это понял в тот день, вернее, после увиденного, не смог жить так, как раньше жил, залепив глаза и заткнув уши. Я не был счастлив, Ева, никогда не был. Я создал иллюзию счастья, уговорил себя, уболтал, что делаю всё правильно, и это единственный выход, который у меня был.

– А потом?

– Потом было прозрение. Шарахнуло так, что в спальню к жене войти смог, а в постель лечь – уже нет. Глаза раскрылись, увидели, что живу совсем не так, как хотел, как мечтал. Ты не приняла этой лжи, Ева, и разрушила свой брак раньше. Меня же деньги и успех в карьере отвлекли от очевидного: я жил с нелюбимой женщиной, я заводил от неё детей и за уши притягивал радость в свою жизнь. Это как, не имея ели, наряжать под Рождество засохший орех. И как бы много я на него не навешал мишуры, он так и не стал праздником, понимаешь?

Она молчит.

– Я гонял в ту ночь по автобану, а после поехал в салон и вернул тебя на место, потому что лгать себе уже не было смысла. Я понял, что не смогу дальше жить без тебя. Особенно зная, где ты, что с тобой, и что вина на мне. Я тысячи раз могу вымаливать у тебя прощения, и знаю, ты давно простила, даже слишком быстро, незаслуженно, но сам себя никогда не прощу.

– Дамиен, – шепчет, и в её шёпоте я слышу дрожь, – я тоже была виновата… эти твои рестораны и надписи, я никогда не видела их, не заходила!

– Я мужчина и обязан был построить свой дом правильно. Должен был взять на себя ответственность, определить что истинно, а что ложно, скрутить тебя и дать нам обоим то, что было задумано с самого начала. И задумано не нами.

– Кем?

– Теми, кто вложил в наши сердца это чувство.

Вот как сказал, даже сам от себя не ожидал.

– Не у всех оно есть, Ева. Есть, но не такое, как наше. Такого ни у кого больше нет.

– У Леры с Алексом такое же!

– Такое. Но они свои преграды воздвигли сами, и нас им никогда не понять. Даже если очень попытаются и задействуют свой богатый внутренний мир, до конца им не осознать нашего котла. А мы варились в нём десять лет, Ева. И чудом выжили.

– Чудом под названием «шизофрения».

– Временное расстройство! – нервно поправляю. – Теперь ты, Ева, полностью здоровый и счастливый человек, любимая женщина и лучшая мать! И это всё было в моих руках с самого начала, потому что это я – мужчина, и на меня природой возложена ответственность за высоту стен нашего дома. Ты наполняешь его теплом и счастьем, уютом, радостью, а я берегу всё это от жестокости мира. Поэтому мы пара, тандем мужского и женского, но вся его сила в одном – в любви.

Ева трётся щекой, тычется носом, поджимает ноги, словно стремиться стать крошечной и спрятаться где-то в изгибе моей шеи или на груди. Она хочет стать частью меня.