Борис Парамонов на радио "Свобода" -2011

Однажды Льва Толстого спросили, что он может сказать о своем романе “Анна Каренина”. Он ответил, что правильный ответ возможен, только если он перепишет роман слово в слово.  То есть у произведения искусства не бывает внеположной цели и постороннего смысла: оно дано в себе целостно. Это самодовлеющее бытие, causa sui, как говорят в философии, – причина самого себя. Именно поэтому романтики называли искусство моделью мира, бытийной самости. И я нарушаю некое тайное правило, говоря о стихах Веры Павловой. О них не надо говорить, их надо читать. Они говорят сами за себя. И если б я мог в радиопередаче следовать словам Льва Толстого, я бы просто прочитал вслух всю ее книгу.

Source URL: http://www.svoboda.org/content/transcript/24251159.html

* * *

Хемингуэй полвека спустя

Александр Генис:  Полвека назад, 2 июля 1961 года, покончил собой главный американец в жизни целого поколения советских людей. Об Эрнесте Хемингуэе мы беседуем с Борисом Парамоновым.

Борис Парамонов: По этому поводу, Александр Александрович, я вспоминаю, как однажды высказался о другом хемингуэевском юбилее – столетию со дня рождения в 1999 году. Тогдашняя моя передача называлась ''Подростку исполнилось сто''. Как вы, конечно, понимаете, это реминисценция из Набокова, говорившего, что Хемингуэй – писатель для подростков, современный заместитель Майн-Рида.  Набоков был великий недоброжелатель, но в его злоязычных отзывах о писателях, подчас замечательных, всегда есть крупица некоей острой правды. Аттическая соль, как это когда-то называлось. Тут дело не в том, что Хемингуэй писал о войне или о бое быков, демонстрируя мальчишескую влюбленность в страшное, но что он сам оставался подростком, любил страшное не только в книгах, но и в жизни к тому стремился. Цель таких устремлений всегда одна: показать, что ты взрослый, способный к настоящей жизни, а не только к ружейной охоте на белок. Кстати сказать, известная из Хемингуэя же эта американская забава кажется мне неприятной, белка такое милое животное. В самом деле, лучше уж тогда стрелять в австрийцев.

Александр Генис: Хемингуэй на первой своей войне вообще не в кого не стрелял. Он водил санитарный автомобиль и выносил раненных итальянцев с поля боя. О чем знают все читатели романа ''Прощай, оружие!''.

Борис Парамонов:  Хемингуэй не стрелял, но австрийцы в него стреляли, что и требовалось доказать: я тоже пороху понюхал, да еще как!

Александр Генис: 227 осколков австрийской мины в нем сидело. Однако, как говорится, мы ценим Хемингуэя не за это. Давайте поговорим о Хемингуэе-писателе.

Борис Парамонов: Собственно, мы уже об этом говорим – мы коснулись главной, экзистенциальной темы Хемингуэя, которая так уместно вспоминается в годовщину не рождения, а кончины писателя. Это тема -  человек и смерть, человек в пограничной ситуации. Но писатель, как известно, определяется не самой его тематикой, а способами ее эстетической презентации. И вот тут Хемингуэй был новатор. Он научился подавать свои громкие темы очень скупыми средствами. Можно сказать о Хемингуэе: у него были макро-темы и микроскопическая точность в их подаче.

Александр Генис: Монументальные миниатюры. Нечто подобное интересовало Томаса Манна, которого, когда он жил в Америке,  смущал и интриговал  мировой успех Хемингуэя.

Борис Парамонов:  Нет,  другое. Хемингуэй - писатель чеховской школы. Чтобы создать нужное впечатление, не обязательно громоздить подробности со всякими эмфазами – достаточно найти одну выразительную деталь. Вот на этом стоит Хемингуэй. Он не описывает, не рассказывает, а показывает. Мы не столько слова воспринимаем, как видим картину.

Александр Генис:  Это и Набоков говорил: лучшая проза всегда приближается к зрительному впечатлению. Но в России ближе всего к Хемингуэю был Бабель, который его читал и понимал. Прочтите заново рассказ ''нефть''.  Да и техника у них была сходная. Помните, как Бабель исписал страницу определениями мертвого тела, а потом все вычеркнул и оставил ''На столе лежал длинный труп''. Хемингуэй бы оценил. Не зря в Америке восторженно относятся к Бабелю.

Борис Парамонов: Интересно, что сам Хемингуэй, перечисляя своих учителей в литературе, упоминал среди них художников новейших тогда парижских школ. Для меня проза Хемингуэя (ранняя, и лучшая) – это Сезанн.