Борис Парамонов на радио "Свобода" -2011

Самая замечательная, самая искусная маска у Теннесси Уильямса – это Бланш Дюбуа из ''Трамвая Желание''. Маска эта скрывает самого автора, его гомосексуальные влечения, а объект этих влечений дан в не менее замечательном образе Стенли Ковальского. Брутальный хам Стенли – это образ мужчины в сознании или в бессознательном, что в данном случае одно и то же, репрессированного гомосексуалиста: он одновременно влечет и страшит – страшит потому, что на этом лежит цивилизационный запрет, и только поэтому Стенли сделан устрашающим хамом. Вот так действуют механизмы искусства, лучше сказать, его органика.

Присмотримся к самой системе образов Теннесси Уильямса – и мы везде найдем этот господствующий образ слабой, осужденной на поражение женщины: образ самого автора. Так в пьесах ''Лето и дым'', ''Ночь игуаны'', везде. Я бы еще вспомнил малоизвестный фильм, сделанный по роману Теннесси Уильямса, – ''Римская весна миссис Стоун'' с Вивьен Ли. Немолодая женщина, пережившая нервный срыв, уезжает отдохнуть в Италию, и там к ней пристраивается альфонс, жиголо, как их теперь называют (чуть ли не первая роль в кино Уоррена Битти). В конце концов, она его выгоняет, но дело и не в Уоррене Битти: героиню всё время молча преследует некий зловещий незнакомец в образе грязного бродяги. Выгнав своего жиголо, героиня знает, что этот незнакомец стоит у нее под балконом – и она бросает ему ключ, как бы идя на верную гибель. Вот этот таинственный и устрашающий преследователь – опять же гомосексуальный символ, а миссис Стоун – сам автор.

И вот теперь, вспомнив ту статью о ''гоминтерне'', спросим: возможно было бы такое творчество, будь тема гомосексуализма открыто обсуждаема? Я говорю однозначно: нет. Когда об этом говорят открыто, получается не искусство, а то, что называется гомосексуальный дискурс.

Вот какие поистине грандиозные вопросы встают в связи с феноменом Теннесси Уильямс: ни более, ни менее, как вопрос о судьбе культуры в демократическом обществе. Прогресс демократии в том, в частности, и состоит, что она ослабляет цивилизационные, то есть общественно обязательные, репрессии. Но в обществе, не знающем запретных тем, уменьшаются, чтоб не сказать сходят на нет, возможности высокого искусства. Когда о гомосексуализме пишут прямо, то получается не общезначимая культура, а гомосексуальная субкультура. Понятие общезначимости, нормы вообще уходит из демократии, и я не знаю, к добру ли это. Не знаю, что и для кого лучше: свободно исповедание гомосексуальности или пьесы Теннесси Уильямса. Создается смешение и подмена планов, поневоле навязывается тяжелый выбор.

И тут другой оттенок в этом сюжете: вопрос о человеческом счастье. Самое ли это важное? Чехов однажды сказал: если зайца долго бить по голове, он научится спички зажигать. Ясно, что этот заяц несчастен, но зато он, так сказать, горит творческим огнем.

К этому следует добавить, что Теннесси Уильямс был глубоко несчастным человеком, страдал тяжелой депрессией, был алкоголиком. Он не отказывал себе ни в чем, но это было возможно только в богемной, вольной атмосфере Нового Орлеана, где он долго жил и куда любил возвращаться. Трумен Капоте рассказывает замечательный случай. Они гуляли в каком-то новоорлеанском баре смешанного, так сказать, характера, и Теннесси Уильямс, развеселившись, расписался на животе какой-то женщины. И тогда ее спутник вынул член и сказал: распишись здесь. Уильямс посмотрел и сказал: ну здесь разве Трумен инициалы поставит. (Надо к этому добавить, что Трумен Капоте был очень маленького роста.)

Это замечательная шутка, и говорящая очень в пользу Теннесси Уильямса-человека, но ведь мы ценим его не за такие шутки.

Дмитрий Волчек: Знаток Голливуда, редактор журнала Time Out Геннадий Устиян, как и Борис Парамонов, больше ценит поздние работы Элизабет Тейлор в кино. В день смерти актрисы он решил посмотреть ''Сладкоголосую птицу юности''– телеверсию пьесы Теннеси Уильямса, снятую в 1989 году, уже после смерти драматурга, замечательным режиссером Николасом Роугом.

Геннадий Устиян: Это довольно редкий фильм, я даже не знал, что его снял Николас Роуг, которого мы знаем совсем по другим работам. Там сюжет изменен, экранизация не похожа на ту каноническую голливудскую экранизацию, в которой играли Пол Ньюман и Джеральдина Пейдж. Пейдж играла роль кинозвезды Александры дель Лаго, которую потом сыграла Элизабет Тейлор. Роль бывшей кинозвезды и бывшей красавицы, конечно, Тейлор очень идет. Фильм снят в конце 80-х, уже возраст сказывается, но, собственно, этого и требовала роль.

Дмитрий Волчек: Многие думают, что несправедливо досталось Элизабет Тейлор столько славы.