Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Перечитывая в очередной раз прозу Лермонтова, Баклажанов наткнулся на одно эссе, датированное примерно годом ранее начала работы над «Героем нашего времени». Оно было очень короткое, явно не законченное, и об истории его создания было мало что известно. Называлось оно «Я хочу рассказать вам…». Перечитывая эссе, Боруху раз за разом все больше казалось, что между главным героем и Печориным было что-то общее. Скорее у него это было на уровне ощущений, поскольку «имен, паролей и явок» он предъявить не мог, но сердце врет не часто.

«Александру Сергеевичу Арбенину было 30 лет – возраст силы и зрелости для мужчины, если только молодость его прошла не слишком бурливо и не слишком спокойно». С рождения он рос избалованным ребенком и «умел уже прикрикнуть на непослушного лакея», а с 7 лет и вовсе уже неплохо видел людей, с презрением улыбаясь на «низкую лесть толстой ключницы». С раннего детства ему была присуща та же страсть к разрушению, которой сполна обладал и Печорин. Именно из-за печоринского эго погибают черкешенка Бэла и Грушницкий и разочаровывается в дружбе Максим Максимыч, а Мэри и Вера страдают от неразделенной любви. «В саду он (Арбенин) то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный камень сбивал с ног бедную курицу».

Чем чаще Борух искал сходства у этих героев, тем больше их находил. Это и «железное телосложение», которое помогло маленькому Саше превозмочь корь, и «раннее развитие умственных способностей», и, наверняка, многое другое, если бы у эссе было продолжение. «Если бы, если бы», – лишь размышлял Баклажанов, а Анри Этьен уже все давно сказал.

В сухом остатке это были два разных произведения, два героя и две судьбы, как две параллельные прямые – для Евклида все очевидно, но Борух Евклидом не был. С каким-то дьявольским остервенением он упорно продолжал искать точку соприкосновения, педантично и безжалостно вынимая из себя душу.

«30 лет», – крутилось в голове у Баклажанова. – Эта цифра была для них словно водоразделом. Один в этом возрасте ушел из жизни, повествование же о другом с него только начиналось. А если предположить, что две прямые – это линии жизни каждого? Тогда получается, что одна оборвалась и перешла в другую, а точкой и были эти «30 лет»? Если так?».

– Уже теплее, – усмехнулись Риман с Лобачевским, – но это, похоже, геометрия Боруха?!

– Умничать изволите? Можно и слева направо – не принципиально! – бросил Баклажанов.

– Что творится-то, коллеги? Что за гуманитарная геометрия? – не выдержав, подключился Евклид. – Я пожилой грек! Да что уж там – я древний! В конце концов, я «отец геометрии» и дочь свою блюду.

– Вы, папаша, остыньте! Это «Баклажанова геометрия» – так и зафиксируем, – снисходительно ухмыльнулись те. – Он же ощущений сын – правым полушарием живет. Нехай играется – лишь бы не навредил!

– Лирики откусаются еще – вопрос времени! – буркнул в ответ Борух.

– Поглядим!

Чем чаще Баклажанов перечитывал Лермонтова и испепелял глазами собственные нарисованные графики, тем больше логики в них видел. Он вообще был силен в самоубеждении. Ему казалось, что один словно передавал другому какую-то эстафетную палочку, вложив в того все то, чего сам не смог реализовать, по-отечески с надеждой смотря ему вслед.

Этот чертов «И чё?», зарывший столько талантов, примеров чему Борух видел немало. Но где же панацея от этого гадского недуга? «Увидеть в себе себя и найти силы дать этому ход – вот средство. Определенно. Увидеть и дать ход», – думал Баклажанов, всматриваясь в окно в уже кромешную темноту ночи. Это очень трудно и дано не многим, но кто-то должен.

Борух вспомнил, что был должен за коньяк, расплатился и ушел.

«Благосклонный» с «Благословенным» и два Борисыча

Было уже далеко за полдень, а точнее сказать, ближе к четырем дня. Баклажанов открыл глаза и, уставившись в потолок, начал внимательно изучать люстру. Полежав так минут десять, он нехотя встал, все так же накинул халат и начал слоняться по квартире. Своим обычным выверенным временем маршрутом он пошел на кухню, достал из холодильника бутылку белого вина и, бросив в бокал льда, налил три четверти. Затем он все так же вышел в зал, подошел к большому зеркалу и, уставившись в него, начал внимательно изучать себя.

– День добрый, Илья Ильич! – сказал Баклажанов, чокнувшись бокалом с собственным отражением и вспомнив, как когда-то сравнивал Этносова с Обломовым.

– Мое почтение, Борух Борисыч! – словно ответило отражение.

Выглядел Борух неважно после вчерашней полуделовой встречи в ресторане.