Борух Баклажанов. В поиске равновесия

– Я считаю, что имею право высказаться на данную тему, – продолжил Эдик, – поскольку у меня большой, живой и подлинно «инсайдерский» опыт, на который я потратил лучшие годы своей жизни. Я не знаю, где находится истина и есть ли она вообще, но убежден, что в человеческом обществе как таковом никакого абсолюта нет и все разговоры про смысл жизни и предназначение – это вата полная. Учитывая мои знания и опыт, я мог бы легко растечься мыслью по древу и вывести не одну теорию, но все они свелись бы к одному единственному выводу, что смысл жизни в ней самой, прекрасной и трагичной, непонятной и удивительной. Есть вечные идеалы, которые важнее любых поисков: любовь, семья, дети, родители. Вот и весь ответ на людские самокопания!

– То есть «дом, дерево, сын»? – не унимался Борух.

– Если так – то, считай, что «джек-пот» по жизни выхватил. Если прибавить, здоровье, фарт и дело по душе – то ты Будда! – улыбнулся Эдик.

– Ну, с делом по душе у тебя явные трудности – сам же говорил!

– Я б возразил, да аргументов нет, – как-то мрачно вполголоса ответил Эдик.

– На мой сторонний взгляд, – начал Борух издалека, – твоя проблема в том, что ты грузишь в себя, из себя не выгружая. Ты держишь свои знания и опыт внутри, не давая им дальнейшей жизни – отсюда хандра и метания твои. Актеру нужен зритель, писателю перо и бумага, а профессору студенчество, что в итоге подарит каждому из них возможность раскрыться и одновременно толкнет общий локомотив вперед. Так уж жизнь и человек устроены – ты взял, и ты должен отдать. Но самое трудное тут одно – встать с дивана.

Этносов слушал молча, не перебивая, и, уставившись в одну точку, продолжал упорно буравить глазами потолок.

– А что до «раскрыться» – то тут тоже дилемма: для себя раскрыться или для людей? Иными словами, на одной чаше то, что нравится, а на другой – на что способен! – продолжил Борух. – Может, тот же Перельман собак любил жутко и с удовольствием бы вольеры чистил в каком-нибудь приюте – и весь бы дар его псам под хвосты. Это хорошо, если одно с другим совпадет, а так жертвенность нужна, и опять это чертово равновесие лови.

За окнами уже стемнело, и Баклажанов, не желая более докучать, собрался и начал прощаться. Этносов проводил его до двери, по обыкновению еще раз подтянув рейтузы.

– Может, все-таки пару пустырей окультурим, Эдик? Как? Не надумал? – с улыбкой спросил Борух.

– И чё? – как-то многозначительно угрюмо бросил тот.

Шел Баклажанов в раздумьях и по пути забрел в одну из рестораций умеренного эпатажа. Осмотревшись вокруг, он занял угловой уютный столик у окна и, заказав коньяка с фруктами, уплыл далеко в себя, прокручивая в памяти давешний разговор. Перед глазами все еще стоял Этносов, а в голове вертелось его фирменное «И чё?». Кого же он напоминал Боруху? Полное диванное бездействие явно досталось от героя Гончарова, а дырявые рейтузы легко заменяли обломовский халат. Недюжинный интеллект в сочетании с абсолютной социальной беспомощностью указывали на Хоботова, но образ все равно оставался не завершенным. К кому же можно было отнести унылую тяжесть суждений? Это определенно был Печорин.

Григорий Александрович Печорин. «Герой нашего времени»

Произведения Лермонтова всегда были и останутся одним из основных столпов преподавания русской литературы в средней школе. Баклажанов был более равнодушен к поэтической составляющей, куда больше его привлекала проза. «Героя нашего времени» он перечитывал неоднократно, и с возрастом мало-помалу приходило все более глубокое понимание романа и главного героя. Из школьных лет Печорин вспоминался Боруху беспечным праздным дворянином, цинично противопоставлявшим себя обществу, и даже чем-то напоминал пушкинского Онегина. Вполне вероятно, что задачей образования того времени и было поставить на Печорине типично советский штамп барина-тунеядца, сознательно выдвигая в авангард лишь отрицательное. Эта задача была выполнена в полной мере, но чтобы докопаться до сути, всегда необходимо начинать с вопроса «почему?». Вопроса этого советское образование не ставило, а, стало быть, и ответа найдено не было.

Более глубоко Баклажанов начал анализировать главного героя лишь годы спустя, перечитывая роман вновь и вновь. Надо сказать, что Лермонтов пошел значительно дальше Пушкина, напитавшись от него всем чем можно, и выдавал мысли и идеи, которые рвут на молекулы весь отечественный интеллектуальный планктон и по сей день. Герои Лермонтова многограннее и несут в себе груз психологизма в отличие от легкого флера героев его предшественника. Поднимаемые же вопросы куда глубже и, размышляя над ними, у Боруха с трудом укладывалось в голове, как нужно было жить, чтобы прийти к пониманию чуть за 20, а к 26 годам уже положить это на бумагу, когда сам Баклажанов понял это ближе к 40. Правда, ходили слухи, что жизнь тогда текла быстрее, и возразить на это Боруху было нечем.