Божественный лик Византии

Как следствие, вопросы войны и мира, условия мирных соглашений с турками, мамелюками и государями Запада – иными словами, все, что традиционно касается сферы внешней и внутренней политики – все это теперь стало непосредственно относиться не только к царю, но и к патриарху. В Восточной же Европе, где христианское население не желало признавать примат Римского папы, но отвергало и власть Византийского императора (у них были свои, национальные правители и собственные государства), Константинопольские патриархи вели практически самостоятельную политику, все более независимую от царского двора и правительства, а иногда даже и противоположную ей. «Симфония» и раньше допускала дублирование полномочий и даже конкуренцию лиц на одном и том же властном поприще. И в те минуты, как правило, очень многое решали личность конкретного царя или патриарха и состояние государства. Сейчас же это явление из прецедентного стало характерным знаком времени, неписаным правилом. Со всеми вытекающими, конечно же, последствиями.

Изменение внешнего положения Империи не могло не сказаться на состоянии правосознания современников той эпохи. Теряя одну провинцию за другой, Византия все более и более становилась национальным государством, утрачивая былой имперский дух. Термин «эллин», вчера еще являвшийся синонимом язычника, теперь получил широкое распространение среди политической элиты Римского государства. Произведения античных философов нашли многочисленную аудиторию среди византийской знати, а уничижительный термин «Греческий император», которым латиняне в пику византийцам наделили их василевса, теперь стал повествовательным фактом жизни. Спасения от внешних врагов искали теперь не в единстве Кафолической Церкви и не в имперском универсализме, а в возвращении к своим национальным истокам. «Мы эллины по культуре и по нации», – писал главный идеолог эллинизма Георгий Плифон императору св. Мануилу II Палеологу (1391—1408). Плифон настолько увлекся древней культурой, что откровенно считал христианство ложным путем, ведущим Византию к гибели. И его идеи нашли отклик в аристократических кругах[1467].

Сохранить имперский дух в таких условиях могла (и должна была) Восточная церковь. Но среди Константинопольских иерархов уже во времена патриарха св. Фотия (856—867; 877—886) торжествовали националистические настроения. Теперь же Православие стало олицетворяться с национальной идеей, отождествилось с эллинизмом и им же ограничилось. Столичный архиерей попрежнему именовал себя «Вселенским патриархом», но в действительности его интересовал только Восток, что вполне объяснимо. Запад изначально находился под духовным омофором Римского епископа, и конкурировать с ним глава Восточной церкви при всем желании не мог. Его единственной насущней проблемой являлась защита собственных прерогатив, как они сформировались постепенно вследствие наделения его императором дополнительными полномочиями, от Римского папы и… от самого царя, которому еще вчера он был так послушен.

Пожалуй, единственным лицом, являвшимся символом уходящей имперской эпохи, являлся сам Византийский самодержец. Однако его возможности стали куда более скромными по сравнению с прошлыми эпохами. Конечно, как всегда, император был тем столпом, на котором держалась Византия. О Римском царе говорили: «Второй после Бога», «самая надежная твердыня ромеев», «мировой столп», «светлое и славное солнце»[1468]. Он – «око городов», «глава и слава Вселенной», «великий светильник царства», «основание государственного благоустройства», «честь и слава священства, блистательный светильник Церкви», «правило благочестия, доброй нравственности и краса людей»[1469]. Царь именовался не иначе как: «Царь святой, богонаставляемый самодержец и во всем христожеланный и христолюбивейший»[1470].

Но, откровенно говоря его сил уже не хватало, чтобы по примеру своих предшественников являть собой ту всемогущую субстанцию, «руку Бога», которая созидала и охраняла Кафолическую Церковь. Отдельные василевсы – Феодор I и Феодор II Ласкарисы, св. Иоанн Дука Ватац, Михаила VIII Палеолог, Андроник III Младший, Иоанн VI Кантакузен и некоторые другие еще пытались удержать государственный корабль на плаву. Но это были всего лишь частичные успехи, способные только отстрочить неизбежную катастрофу, которую ожидали и в которую никому не верилось.