Божьи люди. Мои духовные встречи

Дома, в квартире, он молился тоже тайно... Помню только, что он всегда зажигал свечку хорошего воска с золотым украшением, ценою, кажется, копеек в десять тогда.

Молился про себя, молча, а не вслух.

Забастовка

Когда я был еще студентом академии, повсюду в Санкт-Петербурге были в учебных заведениях забастовки. Поднялось движение и в нашей духовной академии. Большинство, около двухсот человек, хотели бастовать, а наше меньшинство, около пятидесяти человек, не желало. Однажды подошел ко мне товарищ курсом старше и спросил меня: «Неужели вы будете учиться на костях товарищей?» Так и спросил, надеясь вызвать во мне чувство дружбы... Я ему сказал: «Буду!» А в душе моей возникло сомнение: по-братски ли я действую.

И немедленно я направился за советом к отцу Феофану. Как раз в этот момент отворилась из кабинета инспектора дверь, и из нее вышел ректор академии епископ Сергий[281], от какого-то совета с инспектором. Столкнувшись со мною, он, по обычному шутливо, сказал мне: «Вон, иди к авве!» Так уже многие звали архимандрита Феофана... Точно догадался епископ Сергий, зачем я иду к инспектору.

Я вошел в кабинет и рассказал отцу Феофану о коллизии во мне разных чувств: долга и товарищества. Он опять стал говорить мне серьезно и, вероятно, из святых отцов, — как нужно предпочитать долг перед дружбой, когда он — важнее товарищества; сказал мне, что в последнем действует не христианская любовь, а скрытое самолюбие показаться пред товарищами, как им желательно, значит, здесь действует не сила, а слабость.

Я ушел опять вполне удовлетворенным и твердым.

Забастовка кончилась речью епископа Сергия против нее, во «второй» аудитории (самой большой)[282]. Имело свое значение и наше меньшинство. Невидимую роль сыграл здесь и отец Феофан.

Еще о наставлениях

Ворочусь назад. Не все записал, что помнилось...

О молитве

Шли мы из лаврского собора святого Александра Невского[283], после утрени в Великую Пятницу. Было уже утро: светло. Епископ Феофан, от поста должно быть, даже шатался, но был радостен. Я спросил его:

— Вот не все понимаю в храме, особенно — чтение кафизм!

Он ответил:

— Читайте про себя молитву Иисусову.

И еще что-нибудь припомнится — допишу.

Дневник его

Он вёл и дневник. Мне удалось почитать его. И я запомнил только две вещи.

а) Чем дальше он вёл его, тем увеличивались выписки из святых отцов, так что в конце его епископ Феофан выписывал одни выдержки из них. Но очевидно, они отвечали каким-то его личным переживаниям. А каким именно — теперь совершенно не помню.

б) Из личных записей в памяти остался лишь один факт. Задумался он о крестном знамении.

В студенческом храме мы стояли за особой огородкой, на левой стороне. Присутствовали далеко не все: нас не стесняли вообще. Бывало, 20-30 (из двухсот) человек стоит — и довольно. И среди них, конечно, Быстров. Ему на ектениях хотелось креститься после каждого прошения, но это могло вызвать внимание у товарищей, которые вообще не очень часто крестились. Предоставить же полную свободу — креститься как попало — ему не хотелось самому. И вот он (по дневнику) решает так: класть крест на первом прошении; а второе и третье пропускать; потом на четвертом креститься, а пятое и шестое пропускать, — и так далее. Будет и внимание насторожено, а товарищи не заметят это. И это решение он записывает в книжечку — дневник — небольшого размера.

Потом записи почему-то совсем прекращаются...

Насколько я понял тогда, — и даже заметил это в выписках его, — он стал писать выдержки из святых отцов, по разным предметам веры: о вере, знании, молитве (пишу по памяти это). Вероятно, он увидел, что эти выдержки несравненно авторитетнее, чем собственные мысли. Из них образовались целые тома выписок, которые он увез за границу; и там они сохранились... О них я скажу еще после. А здесь я упомянул лишь в объяснение того, почему прекратились собственные его воспоминания.

Часто он говорил о профессорах духовных академий неодобрительно: обвинял их в либерализме, в увлечении В. С. Соловьевым. И кажется, будто он делал и из них очень большие выписки, — надеясь со временем привлечь их к ответственности... Но этого он не дождался: революция раньше его распорядилась, закрыв и академии, и кафедры профессоров, и академические журналы... А сам он умер...

Много прекрасного говорил он: и отдельным лицам, и в проповедях (редко, особенно по вечерам, после ужина). Но слушала его (в темноте, при свечках и лампадках) небольшая группа почитателей, человек 20-25.

К сожалению, нужно бы больше его в свое время спрашивать, а ответы его тотчас бы и записывать! Не ценили мы его достаточно... Не ценили и многое иное на Руси!

25 декабря 1953 г.

Святые отцы

Новое «Добротолюбие»

Епископ Феофан отлично знал, — как, пожалуй, никто в мире, — православных святых отцов. Так не одни мы думали. Известный митрополит Антоний (Храповицкий) так же о нем говорил. Это — несомненно! И вот почему.