Брабантский мастер Иероним Босх

Йерун спал крепко, но совсем недолго – проснувшись, он увидел, что солнце еще только начало клониться к закату. Ян, переведя дух после пережитого наяву кошмара, спал на своем месте. Он дышал спокойно и ровно, лицо спящего смотрелось безмятежным. Гуссена не было – он ушел в мастерскую или отдыхал у себя. Йерун по-прежнему чувствовал себя разбитым: сейчас самым лучшим делом ему показалось лечь и поспать еще. Но прежде ему захотелось пить – язык то и дело прилипал к небу. Йерун подошел к котелку, из которого недавно отпаивал Яна, но не нашел в нем ни капли воды. И тут его взгляд упал на стоящую на полке кружку. Йерун взял кружку в руки – так и есть, в ней было немного пива. Он подумал, что сейчас пиво придется очень кстати. Усевшись на стул, он принялся медленно, с удовольствием потягивать напиток. Пиво оказалось теплым, горчило больше обычного и пахло не так, как обычно пахнет пиво, но Йерун спросонья не обратил внимания на вкус и запах. «Утолить жажду и спать, – думал он. – С братом, хвала небесам, как будто все хорошо. Можно немного отдохнуть».

Допивая пиво, Йерун принялся рассматривать свой этюд с деревоногим чудищем – в окно заглядывали лучи солнца, и в его бликах изображение смотрелось иначе.

– Пожалуй, я выбрал слишком блеклые оттенки. – Художник произнес эти слова вслух, обращаясь к самому себе. – И пустоту внутри скорлупы недурно бы заполнить.

– Да, будь другом, заполни! – Монстр повернул в сторону Йеруна свое бледное человеческое лицо и криво ухмыльнулся – так мог ухмыляться только выходец из преисподней. – Только не пивом – оно выльется ко всем чертям! Скорлупка-то моя разбита!

– А-а-а-а-а-а!!!

Последним, что Йерун успел осознать, был его собственный вопль. Он прозвучал для Йеруна так, как будто вопил кто-то другой, и этот другой находился далеко.

Сколько бы Йеруну ни доводилось представлять себе демонов и чудовищ, он всегда знал, что все они – лишь игра его воображения либо порождение снов. Самые причудливые, самые невероятные страшилища, бесы и альрауны всегда оставались для художника фантазиями, пускай и явственными. Но они никогда не были действительностью. Никогда прежде. До сегодняшнего вечера…

Деревоногий смотрел на Йеруна в упор и глумливо хохотал, показывая неровные гнилые зубы. Он принялся шевелить ногами, как будто силился переступить, повернуться к человеку передом, но с каждым движением лодки, заменявшие чудищу башмаки, уходили в черную жижу и едва не опрокидывались, не находя опоры. Откуда-то набежали крохотные человечки; они приставили к краям разбитой скорлупы лестницы, влезли вовнутрь, втащив за собой столы, лавки и бочонки. Вскоре они уселись пьянствовать прямо внутри чудовищного тулова-скорлупы. Один из них, в рясе монаха, сбросил турецкий флаг и поднял другой, с изображением волынки, вроде той, что украшала вывеску таверны «Ab ovo». Другая, только побольше, волынка сменила кувшин на голове деревоногого. Она напоминала ощипанную гусиную тушку без головы. Ее трубы растопырились во все стороны, наподобие крыльев и ног гуся. Волынка отвратительно шевелилась, точно была живой, сама собой дудела из трубы, похожей на обрубок гусиной шеи, из остальных почему-то громко пускала ветры. Вокруг нее пустились в пляс безобразные мелкие бесы. «Сюда, мастер Йерун, сюда! – звали они. – Выпей с нами!»

По маслянистой поверхности черного озера точно по льду катились санки, кто-то бежал на коньках. То тут, то там поверхность прорывалась, и чернота, утробно чавкая, заглатывала людей.

Со всех сторон потянулись сухие ветви деревьев – безжизненные, лишенные коры и листьев, они все же были живыми, даже более живыми, чем обычные растения. Они змеились, растопыривали ветви и шарили, шарили повсюду, скребли крючковатыми пальцами сучьев, как будто искали кого-то и никак не могли найти. Йерун не сомневался, что чудовищным деревьям нужен он, художник Йерун ван Акен, ни с того ни с сего заглянувший в глубины ада. Он замер, бормоча молитвы, немея от ужаса и отвращения. Лапы-ветви едва не касались его, но всякий раз тянулись мимо. Одна коряга, самая гадкая, больше похожая на высохшую человеческую руку, зацепилась за рукав его рубахи, с силой потянула за собой, но лишь оторвала лоскут и, извиваясь, исчезла во мраке. Другая разевала широкое дупло с зубчатыми краями и лязгала ими перед самым лицом Йеруна, как будто старалась укусить его.

По правую руку художника из ниоткуда возникли колесная лира, арфа и лютня – каждый инструмент был высотой с одноэтажный дом. Голые люди, тощие, как скелеты, жуками ползали по ним, стараясь извлечь звуки музыки. Один человек, не удержавшись, повис на струнах арфы. Струны тут же оборвались под тяжестью тела, но в следующий миг срослись обратно сами собой, пронзив тело несчастного и зазвучав его агонией.