Брачная ночь с горцем

Но возможна ли теперь для нее безопасность? Кто защитит ее от Бойда и его наемников? И от Брэдли, тупого и жестокого, с пудовыми кулаками? Кто осмелится встать против людей, устроивших бойню в поезде, погубивших, быть может, сотню невинных?

Кто… Погодите-ка! А в какой постели она сейчас лежит? И кто с ней рядом?

Саманта распахнула глаза, но тут же заморгала и снова зажмурилась – ее ослепил слабый свет ночника.

Болезненно застонав, она выгнула шею – и тут же обнаружила рядом с собой вовсе не ангела мщения. Вообще не ангела, коль уж на то пошло. Ну… Разве что падшего.

В чертах его чеканного лица не было ни намека на благочестие или смирение. А если он когда-то и был небесным созданием, то, несомненно, уже много веков назад утратил благоволение Творца. И с тех пор погрязал во грехах и пороках, не зная раскаяния.

Господи, но как же он хорош! Она словно видела его в облике падшего ангела с огромными черными крыльями за спиной.

И, разумеется, без нимба. Нимб ему совсем не к лицу.

«Торн», – прошептала ей ускользающая память. Торн – значит, шип. Как тот, что упирается сейчас ей пониже спины… или нет… разве это шип? Он слишком толстый… и слишком горячий…

– Добро пожаловать обратно на грешную землю, бонни!

Улыбка его ослепила ее и почти лишила рассудка, и Саманта заморгала, стараясь собраться с мыслями. Все вдруг ужасно перепуталось! Как будто Земля ускорила бег по орбите, и теперь Сэм за ней не поспевала. Язык же лежал во рту бесполезным тяжелым комом. Саманта сжала кулаки – лишь убедиться, что по-прежнему способна двигать пальцами.

– Г-где я? – пробормотала она.

И снова – та же улыбка. Улыбка, которая и зачаровывает, и бесит.

– В замке Инверторн, милая. Там, где побывало уже бесчисленное множество женщин, – в моей постели.

«Замок Инверторн!» Эти слова прояснили ее сознание и, ступень за ступенью, со все возрастающим ужасом, Саманта начала осознавать, где находится и что ее окружает.

Мягкий, как лебяжий пух, пол ее пещеры – не что иное, как матрас на кровати графа Торна. А теплые и твердые стены, обнимающие ее со всех сторон – его несравненное тело, сильное и мускулистое. И лежала она на левом боку, а Торн прижимался к ней сзади.

Господи Иисусе! И это он называет «безопасностью»? Да если не считать железной хватки Бойда Мастерса, – нет и не может быть для нее места более опасного, чем постель этого горца!

Инстинктивно Саманта потянулась за револьвером, но нащупала лишь собственную голую ногу.

Она лежала с ним в постели голая! И, словно этого было мало, в следующий миг она осознала, что и он полностью обнажен. А то, что так горячо и настойчиво прижимается к ее заду… Нет, это совсем не шип! Хоть и способен так же легко в нее вонзиться. И ранить куда серьезнее любого шипа.

Сверху – тяжелые одеяла. Но под одеялами они лежали друг с другом… как муж и жена. Или как любовники.

Приподнявшись на локте, он снисходительно ей улыбнулся. По лицу Саманты снова покатились слезы – слезы растерянности и ужаса. А Торн, протянув руку, вновь принялся утирать слезы с ее щек.

– Ничего не бойся, бонни, – уговаривал он, хоть в изумрудных глазах его, полных заботы, теперь мерцал и какой-то опасный огонек. – Меня бояться нечего. Хоть и предупреждаю: ты не покинешь эту постель, пока не раскроешь мне свои опасные тайны. И начни… Скажи, кто за тобой явился и зачем они сожгли Эррадейл!

Глава тринадцатая

Порой Гэвин брал женщину – любую женщину – к себе в постель и ублажал до бесчувствия с одной-единственной целью: не спать одному. Разумеется, он никогда не говорил женщинам об этой причине. Да и самому себе в ней не признавался. Как правило, это были женщины, с которыми ему не хотелось встречаться дважды. На рассвете он выпроваживал свою очередную подругу – и с облегчением о ней забывал.

Гэвин не хотел, чтобы они догадывались о его мотивах. Не хотел, чтобы дамы видели его таким, каким он был. Мальчиком, который слишком много ночей провел, прячась в шкафу или в полом стволе древнего дуба неподалеку от трясины Брунелох – дуба, который они с Каллумом называли «своим замком».

В такие ночи он учился управлять своей ненавистью. Синяки, шрамы, следы ударов покрывались бальзамом холодного расчета – и так до тех пор, пока он почти вовсе не забыл, что значит чувствовать. Что значит жить.

На изломе юности, встретив Колин, Гэвин вдруг понял, что поможет ему остаться человеком. Инстинктивная потребность в физическом контакте. И не важно, несет ли контакт удовольствие или нет. Постель и женщина в ней – это стало для него и целебным средством, и навязчивой потребностью. Когда мысли пускались вскачь, когда внутри росло что-то темное и свирепое, когда разум готов был отделиться от тела и шагнуть в пустоту, всегда поджидающую за плечом, – в такие минуты лишь чье-то прикосновение удерживало его в реальности. Ему нужно было тянуться к кому-то в ночи, требовалось дарить наслаждение и получать наслаждение с одной-единственной целью – скрыть, спрятать от самого себя эту бесконечную хищную пустоту внутри и хоть на время закрыть дверь, ведущую вниз.