Брайтон-Бич опера

— Ну и как хочешь.

— Знаешь, Даша, — появляется в окошечке после некоторого перерыва, — я тебя очень давно искал. Очень давно. И это хорошо, что я тебя нашел, как ты считаешь?

— Никак не считаю. У меня в школе по арифметике «тройка» была. А почему это хорошо?

— Я думаю, что смогу разгадать твою загадку.

Пока Даша думает, что ответить, в окошечке возникает новая фраза:

— Я тебе напишу ещё. Не бойся ничего.

— А чего я должна бояться? — начинает печатать Даша, но окошко показывает, что её собеседник уже вышел из ICQ.

Даша откидывается на спинку кресла и резким движением выключает компьютер.

НАЗАД — В ШКОЛУ

— Апчхи, — говорит Алик. — Апчхи, апчхи, апчхи.

Это его реакция на моё сообщение о том, что в связи с воцарившейся безработицей я решил вернуться к моей основной специальности и устроиться в школу учителем. Собственно говоря, специальность эту я выбрал когда-то в молодости по чистому недоразумению, так как детей не выношу и боюсь с детства, да и диплома об окончании МГПИ имени Ленина я тоже, признаться, не получил, поскольку выгнали меня оттуда за безобразное поведение и тотальную неуспеваемость, по всем дисциплинам — особенно тем, которые так илн иначе были связаны с педагогикой.

Каплей, переполнившей терпение деканата, была моя практика в пионерском лагере, где я сразу же после завтрака запирался в своей комнате и делал вид, что умер, — сначала до обеда, а потом и до ужина. С порученным мне отрядом я договорился следующим образом: они не выходят за территорию лагеря и регулярно являются на все линейки, а я за это позволяю им целыми днями предаваться их любимому занятию — копошиться в огромной луже, которая находилась у нас прямо за столовой. Подходить к этому главному лагерному аттракциону дирекция категорически запрещала, и поэтому мое разрешение имело особую ценность. Правда, один раз, когда меня вконец уже замучила совесть, я решил вывести детей на природу. Закончилось это плачевно. Стоило нам углубиться в лес, как весь мой отряд, состоявший из мальчиков и девочек лет 12—13, моментально разбежался. Мне удалось поймать только барабанщика, которого я ремнём привязал к какому-то дереву на поляне и заставил изо всех сил колотить палочками на манер виденного мною в раннем детстве зайца из Уголка Дурова. Мои попытки собрать остальных успехом не увенчались. Пойманных я отводил к барабанщику, но, как только я уходил на поиски оставшихся, найденные ранее тут же снова бросались врассыпную. Так бы и поели нас всех серые волки, если бы дети сами не вернулись на звук барабана ближе к вечеру. Проголодались, наверное. Больше я таких попыток не предпринимал, и весь мой педагогический опыт этим казусом так и ограничился. Вирочем, всё это совершенно отдельная история, и Алику я её рассказывать не собираюсь.

— Должен же я в конце концов сделать что-нибудь общественно полезное, — говорю я. — Посеять, как говорится, что-нибудь если и не вечное, то хотя бы разумное и доброе.

— Разумное особенно хорошо у тебя должно получиться, — говорит Татьяна.

— Должен, — пропускает её реплику мимо ушей Алик. — Но ты не представляешь себе, что такое сегодняшняя американская школа. Если ты думаешь, что она хотя бы отдалённо напоминает те учебные заведения, в которых некогда учились мы, тебя ждёт большой сюрприз.

— В каком смысле? — говорю я.

— Сам увидишь, — говорит Алик. — Я тебе только один пример приведу. Когда мы только приехали, нашему малому семь лет было. Ну, ты сам знаешь, он мальчик замкнутый, необщительный, и мы очень беспокоились, как эта эмиграция на нём скажется. Поэтому постарались его в хорошую школу устроить — большая иешива[10] нa Шипсхед-бэй, знаешь?

— Знаю, — говорю я.

— Так вот, он в первый день пришел оттуда и спрашивает у Милки: «Мама, а что такое ступид?» Ты сам-то хоть, надеюсь, не в иешиву устроился?

— Нет, конечно, — говорю я. — Ты что?

— Ну и то хорошо, — говорит Алик. — Мы его забрали оттуда, естественно, но и потом всё равно проблемы были. В какой-то момент директриса тамошняя вызвала меня и говорит: «A вы не думаете, что вашему мальчику надо бы побольше смотреть телевизор?» Представляешь? Я просто рассвирепел и отвечаю: «А вы не думаете, что это другим мальчикам надо бы смотреть телевизор поменьше?» Так что ситуация в здешних школах особая. Пограничная, как сказал бы Сартр. И всё равно я не совсем понимаю, как тебя туда взяли. Вернее, совсем не понимаю.

— Повезло, — говорю я. — С учителями совсем худо в городе. Не хватает их катастрофически. Вот и берут всех со степенью бакалавра. A мои три курса МГПИ как раз на бакалавра тянут. Правда, заставили пообещать, что я в самое ближайшее время на магистра сдам. Ho кто решает, какое время ближайшее, — непонятно.

— И что ты этим несчастным детям преподавать будешь? — говорит Алик.

— Очень интересный предмет, — говорю я. — «Russian Studies» называется. «Русские штудии» по-нашему. Район-то у нас сам знаешь какой. Вот и решили они русскоязычной общине наконец потрафить. А там по курсу всё: и язык, и литература, и история.