Брат болотного края

Волк продолжал пятиться, шкура на загривке снова приподнялась, но топорщилась не устрашающе, а жалко. Бесстрашный товарищ Демьяна по самым рисковым забавам, теперь он не спешил бросаться в погоню. Рык то и дело срывался на собачий скулеж, влажные каштаны глаз смотрели загнанно. Что успело стрястись с тобой, вожак волчьей стаи, кого видел ты в глухой болотине, кого потерял там? Уж не себя ли прежнего?

Демьян нутром чуял, что следует уйти с дороги старого друга. Отпустить его восвояси вместе со щенком. Но бледные губы Матушки нашептывали прямо на ухо, что кинжал нужно найти. И любое средство в его поисках хорошо. Бросить кинжал означало сдать болоту лес и всех его жителей. Рваное ухо сдать. Сына его — кутенка толстолапого. Сдать, похоронить в жиже. Это ли милосердие, которое глупо искать в лесу, тем более в том, что засыпает? Это ли справедливость?

— Я сына твоего спас. В болото нырнул, — глухо проговорил Демьян, решаясь. — Слышишь, пес блохастый, ты мне должен.

Рваное Ухо зарычал, оголил зубы, налитые кровью глаза вцепились в Дему, мог бы — разорвал. Демьян не шелохнулся. Сердце забилось в нем подстреленной уткой, но сам он остался стоять, смотреть требовательно, кривить губы в усмешке победителя, взявшего, что вздумалось, по праву сильного. Будто не хорек мокрый, а Хозяин.

— Пойдем, — безразличным голосом приказал Демьян.

Волк коротко рыкнул, наклонился и схватил щенка за шкирку, затряс его, затрепал. Тот пронзительно заверещал. Рваное Ухо поставил его на землю, облизал перепуганную мордочку, ничего, мол, ничего, запомни отцовскую силу, запомни, как висел в его зубах, под его защитой. В горле засвербело, Демьян отвернулся. Пусть прощается, кто знает, свидятся ли? С ним отец не простился, так пусть с щенком этим не так сложится, а иначе. Как должно.

За спиной раздался сдавленный скулеж, потом рык — не опасный, а горький, и зачавкала грязь, затрещали ветки бузины. Демьян глянул через плечо: серый щенячий хвост мелькнул в переплетении веток. Рваное Ухо коротко тявкнул, склонился над влажным мхом. Демьян даже дыхание задержал, чтобы не спугнуть. Волк припал к земле, зарылся носом в ее влажную глубь, замер, задышал. Потом поднялся, отряхнулся. Бросил на Демьяна нетерпеливый взгляд, пошли, мол, сам подгонял. И сорвался с места.

…Они бежали по дну оврага, перепрыгивая через коряги, пролетая мимо колючих зарослей и перекореженного бурелома. Демьян то и дело проваливался в канавки, наполненные густой грязью и холодной водой, чертыхался, но не останавливался. Рваное Ухо точно знал, куда бежит. Даже хвост подрагивал от нетерпения. След вел его по оврагу, уходя в сторону от топи, значит, Поляша была тут, да вовремя свернула. Значит, ногами человечьими шла, а не тварью болотной ползла в трясине. И то хлеб. С человеком договориться можно, а с тварью один разговор — кинжал. А кинжала нет.

Волк выскочил на сухую возвышенность — здесь овраг начал мелеть, дно сузилось, его обступили крутые склоны, — глянул на Демьяна вопросительно, мол, не отстал, человечий потрох?

— Не отстал, потрох волчий, не отстал.

Демьян попытался улыбнуться, но вспомнил, как похожа его улыбка на оскал, и только сухо кивнул. Рваное Ухо фыркнул, снова склонился к земле, выискивая след. Над оврагом занималось утро. Холодные лучи нехотя достигали дна, но воздух оставался стылым и влажным. Он облеплял кожу холодными лапами тумана, пропитывал и без того сырую рубаху, оседал на волосах белым налетом росы. Не был бы Демьян привычным, простыл бы, а тут только отряхнулся разок-другой, внутри разгорался жар погони. Еще немного — и настигнут, поймают, прижмут к земле.

«Где кинжал, гадина? — зарычит Демьян в мертвое лицо, а волк оскалит клыки. — Разорву!»

Рваное Ухо будто мысли услышал, оторвался от земли. На перемазанной морде застыло удивление. Он словно учуял что-то невозможное. Немыслимое. Не существующее на самом деле. Страх пронесся вверх по позвоночнику, Демьян подался вперед, развел руки, мол, что? Говори. Если бы волк мог, сказал бы. Но Демьян уже и сам расслышал. Сухой стук разносился по рассветному лесу. Знакомый, хоть и не слышанный ни разу. Лес берег его до этого утра.

Стук-стук. Обглоданные косточки бьются на ходу.

— Батюшка твой охраняет лес, — говорила Глаша. — От болота да гнили его. От мавок, от лявр, от зазовок тухлых да огоньков, мелкой твари всякой.

— А еще от кого? — затаив дыхание от сладкого страха, спрашивал Демьян, а Фекла шикала на него, округляла глаза.

— От смерти самой, — грозно хмурилась тетка. — От гнили, морози, от воды проклятой, от топи жадной. Коли придет она в лес, разрастется, как язва, так с нею любая гадина-велика. А самая большая — безглазая. Лихом зовется. — Тут Глаша дула на свечу, свет гас, Фекла вскрикивала. — Как услышишь стук косточек в лесу, беги что есть мочи.