Брат болотного края

Стук-стук. Рваное Ухо заскулил, прижал хвост, присел на задние лапы, как шелудивый пес. Стук-стук. Демьяну отчаянно захотелось домой. Под защиту стен и крыши, в сухое тепло, к свету. К жизни. Стук-стук. Лихо-одноглазое шло по бурелому. Ближе все, ближе. Волк рванул с места, когда Демьян только решал, где прятаться. Запетлял между деревьями, серой тенью унесся далеко вперед. Звериное чутье вело его прочь, и Демьян поспешил следом.

Стук-стук. Лихо настигало их сразу со всех сторон. Казалось, косточки бьются прямо над ухом. На бегу Демьян не успевал вертеть головой, тут бы под ноги смотреть, чтобы коряга какая не подвернулась, и от этого становилось еще страшнее. Из-за любого куста могла протянутся костлявая рука, прозрачные лохмы могли упасть сверху, как паутина, а из-за веток мелькало что-то жуткое, блестящее — то ли отблеск рассветных лучей, то ли око в воспаленной глазнице.

Око-одинокое. Око-одинокое. Око-одинокое. Глупая считалка тут же застряла в голове, забилась пульсом в ушах, заполнила собою все мысли. Око-одинокое. Лихо-одноглазое. Стук-стук. Око-одноглазое. Лихо-одинокое. Стук-стук.

Демьян с ошеломляющей ясностью понял, что сходит с ума. А где-то далеко, в жизни, которой и не было, тетка Глаша шепчет ему, как лишает рассудка жертв своих лихо. Выпивает радости, умножает горести, отравляет память. Пробирается в мысли.

— Беги от него, Демушка, не давай на себя смотреть, трогать не давай, даже рядом стоять. Беги. Нет на него управы.

Вот Демьян и бежал, не разбирая дороги, за серой тенью волка, петляювшего между поваленными корягами далеко впереди.

— Совсем нет? — храбрится Демьян, глупый щенок, протухший потрох.

— Подобраться поближе да выколоть глаз!.. — Глаша смотрит ласково, гладит теплой ладонью по макушке. — Только как подойдешь, если не подпустит?

Стук раздался совсем близко, за спиной. Демьян обернулся: за высохшей у голой кроны, но сгнившей у корней осиной мелькнуло что-то серое. Ноги тут же запнулись сами об себя, и Демьян полетел вперед. Крик застрял в горле. Он выскочил из бурелома — ветки больно хлестнули по лицу — и повалился на землю, сбивая ладони.

Кто-то вскрикнул, лязгнуло вырванным из ножен лезвием, пахнуло затоптанным костром. Демьян с трудом оторвал от земли пудовую голову, поднял глаза, моргнул раз-другой, чтобы две размытых картинки соединились в одну, и тут же решил, что разума уже лишился.

На узкой поляне, разделенной упавшим деревом, топтались перепуганные люди. Два незнакомца в нелепо натянутых звериных шкурах и два знакомца — брат младший да тетка мертвая. Смех шевельнулся в груди, почти вырвался. Столько бежал без дороги, а гляди-ка, пришел куда следовало. Вот так встреча. Вот так удача.

Стук-стук. Обглоданные кости щелкнули еще раз, и воцарилась тишина. Лихо-одноглазое шло по лесу. Лихо-одноглазое чуяло страх людской, мясо человечье. Лихо-одноглазое пришло. Становись в очередь, кто первый к нему на убой?

Поляша тихонько вскрикнула, зажала перекошенный рот рукой. Лежка, бледный, будто уже покойник, задрожал так сильно, что видно было, как трясется промокшая рубаха. Незнакомцы попятилисьслаженно, будто сговориться решили, да только не убежать от лиха, не скрыться. Демьян приподнялся на руках. Одеревеневший от холода и страха, он почти ничего не чувствовал, огляделся только, нет ли Рваного Уха рядом. Но волк-молодец сумел унести лапы. Беги, старый друг, спасай свою битую шкуру.

Демьян тряхнул головой, прогоняя лишние мысли. Поля перевела на него невидящий взгляд. Моргнула. Уставилась, не веря глазам. Демьян заставил окоченевшие губы скривиться в ухмылке, мол, где наша не пропадала. Даже подмигнул ей. А потом костлявая рука, бесплотная, но ослепительно холодная, схватила его за плечо и одним рывком перевернула с живота на спину.

Мир сделал кувырок. Вот Демьян смотрел на Поляшу — бледная до синевы, перемазанная гнилью, но невыносимо знакомая, родная до скрежета, — а вот над ним одно только небо синеет, равнодушное и холодное, чешет бока о сухие ветки, устремленные в него. Демьян успел даже подумать, что, кажется, где-то читал о нем — высоком небе, тихом и торжественном, равнодушном к людской смерти. Подумать успел, а вспомнить — нет. Небо тут же заслонила бесформенная серость, морда, не человечья, но и не звериная. Ее черты, будто выцарапанные на камне, менялись, смешивались, перекручивались, не разглядеть их. Только глаз — круглый, выпученный из красной глазницы, смотрел цепко и ясно. Не мигая. Равнодушно, но голодно. Мертво, но яростно.

«Око одинокое», — подумал Демьян, и все исчезло.

…Это снова происходило с ним. Болотная хмарь, серая, как пыльное полотно, опустилась на мир, заслонила Демьяна от всего живого. Он чувствовал на себе затхлое дыхание твари, знал, что та цепко держит его, вглядывается единственным глазом, тянет силу, выжимает до последней капли.

Но полотно глушило страх и лишало воли. Лежать в ожидании конца оказалось удивительно легко. Демьян позволил себе расслабить ноющие жилы, напоследок изумился даже, как это смог вырасти таким сильным и большим.