Брат болотного края

Оставленные за спиной зашумели, будто крик Поляшин их разбудил. Сверкнули лезвия, полетели камни, даже наговор, бессильный тут, разнесся по низине оврага. Но дело и без того было сделано. Пронзительный бабий крик вырвался из темного провала рта одноглазого лиха. Единственная ладонь накрыла единственный глаз. Черная жижа — не кровь, а болотная гниль, — полилась между костлявых пальцев.

Поля отпрянула, размахнулась, ударила снова, но мимо, рогатина стала тяжелой, выскользнула из рук и упала в траву. Только лихо того не видело. Было одноглазое, стало безглазое. Тварь стремительно отступала в бурелом. Не слыша криков, не чуя наговора, не страшась лезвий, лихо возвращалось откуда пришло. Косточки постукивали на груди его. Движения были спокойны и плавны. Не умирать шла гадина, раны зализывать. Решать, как отомстить озерной лебедице.

Что своею лихо ее почуяло, Поляша поняла без знаков и слов. Тварь тварь учует. Грязь грязь найдет. Но коль спящий на дне озера услышал молитву, значит, и от лиха защитит. Значит, видит все, значит, спасет. В озябшем без перьев теле разливалось тепло. Поля обтерла щеки, глянула на мельтешащих по поляне — дети, все как один дети малые.

— Вещи собирайте, надо уходить, — приказала она. — По следу нашему пойдет.

Бледный, как снег в разгар метели, Лежка просипел что-то, но горло, пережатое страхом, не выдало ни звука. Поляша смерила мальчика долгим взглядом. Вот тебе и сын Хозяина. Сморчок. И склонилась над другим, от которого проку больше.

— Просыпайся, зверенок, — шепнула она, опуская ладонь на его перепачканные волосы, обкорнал как, дурачок, в них же силищи было, жалко.

Демьян застонал, рванул в сторону, перекатился на бок, глянул на нее ошалело, не узнавая, не понимая ничего.

— Тихо, — улыбнулась она, забывая, что не женщина ему больше любимая, а мертвячка. — Закончилось все. Лихо ушло, а ты остался.

— Рваное ухо… — бессвязно пробормотал Демьян.

Сердце защемило от жалости. Не успела. Повредился в уме волчонок ее, лихо проклятое выпило слишком много, не вернуть.

— Ничего. — Голос задрожал, но Поля сдержалась. — Все пройдет, Демушка… Иди ко мне.

Демьян скользнул по ней равнодушным взглядом, будто ее и не было, но разглядел на поляне брата, и взгляд его просветлел.

— Волк, — хрипло спросил он Лежку. — Со мной был. Где он?

— Там… — чуть слышно ответил мальчик.

Демьян оглянулся. На песчанике остывало бездыханное тело большого зверя, и Демьян рванулся к нему. Поляша не успела остановить, поддержать не успела, не упал чтобы, не рухнул рядом с псиной своей. Но куда ей. Он сгорбился над волком, принялся гладить, шептать что-то вполголоса. Так нежно, так горько, что зубы заныли от зависти. Когда-то и с ней так говорили. Сам Демьян и говорил. А теперь, стоило только опустить на его плечо ладонь, как он весь сжался, сбросил ее одним движением.

— Уйди, тварь, — рыкнул, мало что не осклабился.

Поля отшатнулась. Лучше бы ударил. За волосы оттаскал. Исхлестал по щекам. Чем брезгливое равнодушие это, как к жабе болотной. Как к лиху, от которого она их спасла. Теперь внутри нее разливалось не тепло, а жар. Поля обернулась к остальным — они наблюдали, затаив дыхание. И ряженые, и мальчишка. Насмотрелись, небось, на позор ее, унижением чужим напитались. Чем они лучше лиха? То радость из человека пьет, а эти гордостью чужой питаются. Своей-то нет и не было.

— Ухожу девку твою искать, — бросила она Лежке. — Не клялась бы довести вас, одна бы ушла. Хочешь, со мной иди. Хочешь, с этим оставайся. — Она кивнула в сторону, где, скорчившись над мертвым волком, продолжал сидеть Демьян. — Сейчас наплачется и домой тебя отведет. А я вами сыта. По горло.

Олеся.

Кромешное ничего обступало со всех сторон. Леся зажмурилась крепче, вдохнула глубоко через нос, задержала дыхание, выпустила горячий воздух через рот медленно и плавно. Кто-то учил ее делать так, давно-давно. Говорил, что так она всегда сможет успокоиться, настроиться, поймать себя и вернуть.

На что настроиться? За что поймать? Куда вернуть? Мерзкий кисель всколыхнулся в потяжелевшей голове, и Леся тут же отстала сама от себя. Не хочешь вспоминать — не вспоминай. Не можешь? Так и не надо. Все потом. Вот выберешься из чертова леса, увидишь нормальных людей и враз сама станешь нормальной.

А пока сиди в переплетении могучих бревен бездушного великана, настраивайся на его тонкую волну. Волны не было. Ничего окружало Лесю, звенело мошкарой, норовило ужалить, отвлечь, запутавшись в волосах, уткнуться острым в колено, всхлипнуть грязью, заскрипеть в высоте покатыми раструбами. Леся ерзала, дергала плечом, осторожно почесывала укусы и натужно дышала. В стороне раздавалось сопение совы, и вот оно отвлекало сильнее остального. Ряженая в перья баба ходила кругами, бурчала что-то себе под нос, то ли молилась, то ли ругалась вполголоса. Она ждала чуда. Но чуда не происходило.