Брат болотного края

Озябшие от рассветного холода безумицы ворочались на холодной земле, просыпаясь. Кабаниха, ушедшая в ночь с Поляшей, так и не вернулась. Демьян поморщился, предчувствуя скорый рёв. Дернуло же отпустить безумную бабу с бабой мертвой. Тащи теперь оставшихся ряженых через бор. Слушай, как причитают. К дому нужно выйти не позже сумерек. Спихнуть поскорее пришлых людей. Разобраться наконец, куда делся родовой кинжал. И все. Прочь. Бросить братцу, как кость обглоданную, лес этот. Пускай забавится, коль ему не… Стыд ошпарил щеки. Щенячий взгляд Лежки, неотрывно следящий за каждым шагом пришлой девки, полыхнул в сумраке.

Демьян ругнулся. Он так и стоял у поваленной сосны в растрепанной, расстегнутой одежде, с болтающимся у бедра ремнем. Утренняя роса уже выпала на траве, босые ноги промокли, пальцы впились в рыхлую землю. Это они взбили ее телами. Лесная перина для жарких объятий. Смешно. Вот и он привел в лес безумицу, вот и он пролил ее кровь на поляне, вот и он взял по праву сильного то, что ему захотелось. Или это она взяла?

Голова закружилась. Сколько раз он клялся себе, что никогда не поступит так. Если встретит в лесу очередную беглянку из серого дома, то потащит обратно к санитарам. Не потащил. Привел в дом. Увел в лес. Взял на поляне, не родовой, так лосьей. Считай, Хозяин теперь. Считай, Батюшка. Горло перехватило дурной мыслью. Нет. Не бывает так. Чтобы сразу. Да и не было ничего почти. Он и не запомнил толком. Вспышки одни, стоны да сладостный ужас падения в небытие.

Захотелось кричать. Вырвать из памяти эту дикость, свершившуюся в дубовых корнях. Чтобы не было ее. Чтобы никто не узнал ненароком. Да как скроешь, если девка убежала голая босиком? Если в болотине не сгинет, точно расскажет Лежке, как снасильничал над ней зверь проклятый. Не докажешь, что сама она на него бросилась. Сама захотела. Слышишь, лес, сама она! Лес в ответ заскрипел, зашуршал кустами. Мелькнула знакомая куртка. Демьян и не понял сразу, как такое быть может. Не в зарослях он, на поляне стоит. Вторая волна страха накрыла его с опозданием. Братец, что куртку унес с собой в сытую ночь, топтался у поляны, глядел подозрительно.

Язык тяжело ворочался в пересохшем рту, пока Демьян судорожно подтягивал штаны, заправлял рубашку. Ремень застегнуть не осмелился, слишком тот позвякивал в пальцах, насмешливо выдавая, зачем был расстегнут, содран почти дрожащей от нетерпения рукой. Так и пошел с пряжкой у бедра, отбрехавшись от Лежки, как от глухого пса. Брат глядел внимательно, бледнел щеками. Демьян все ждал, что он прыгнет, начнет молотить его хилыми кулаками, но тот не осмелился. Взгляд его жег спину, пока Демьян пробирался по бурелому, сам не зная, куда идет.

Следов девка не оставила.

Шла босая, не зная тропы. Шла в темноте, густой, как омут. Шла перед рассветом по сытой ночи. Шла, измятая зверем, истерзанная. А за ней должна была остаться трава и комья, сломанные ветки, потревоженные гнезда. Демьян пробирался между стволов, пригнувшись к земле. Трогал ее пальцами, ощупывал камни, нюхал лишайник. Ничего. Бурелом не желал расступаться перед ним. Сухие ветки царапали щеки, скользкие грибницы бросались под ноги. Тяжелый дух сырой земли забивал нос. Хоть бери и аукай, будто не Хозяин, а беглец из серого дома.

Пот заливал глаза. Демьян стирал его резким движением локтя. Злость на пришлую девку затмила стыд и жалость. Где-то сбоку уже начинала хлюпать болотина. Тихо попискивали шишиги. Их покрытые курчавой шерстью лапки потеряли всякий человечий облик и тянулись из-по кочек. Показывать перекошенные гнилью рожи они не решались, но следили за Демьяном, не отрывая голодных глаз. Угоди девка в их жадные объятия, шишиги сейчас резвились бы в топи, дрались за свежее мясо, умывались бы кровью, чавкали и шипели.

Нет, в болотину она не угодила. Бродит по бору. Шальная голова ногам покоя не дает. Дура, девка. Дура. Покажись уже. Не множь вину. Не трави совесть. Довести бы тебя до людей, сдать им в руки и забыть. Навсегда забыть. И плевать, что в лес тебя привел, как Хозяин. И плевать, что по имени назвал, пролил кровь твою в землю. Рухнули старые законы. Нет им больше силы. Убегай из лесу. И не случится ничего.

— Да где ж тебя кикиморы носят? — зарычал он, споткнувшись о корягу. — Ау! Ау! Леся! Ау!

Кричать было стыдно. Услышь его Поляша, до конца странной жизни своей посмертной не забыла бы. Хорош Хозяин. Аукает в чаще. Но лес обступал Демьяна. Враждебная стена. Непроходимый бурелом. Мерзкий скрип шишиг в гнилостной жиже. Никто не учил Дему аукать. Брата учил Батюшка. Сестер учила Глаша. У Демьяна была своя наука — чуять лес, чуять все, что по лесу этому ходит, ползает и летает. Хозяин не теряется в лесу. И ничего не теряет. А девку Демьян потерял. Выходит, не Хозяин он.

— Ау! Леся! Ау!

— Чего кричишь? — раздалось у него за спиной.

Девка стояла в двух шагах. Улыбалась мягко, прикрывала голую грудь концами шали. Живая, полная рассветной силы. Даже глаза заслезились от молочной белизны ее кожи, побитой и расцарапанной, но пугающе цельной, наполненной лесной силой.