Брат болотного края

Говорила она медленно, через силу, и словно не о себе. Холод слов больно жегся. Слушать их не хотелось. И стоять с ней рядом не было никак сил. Озноб колотил Лежку, сердце билось в горле, пульсировал прикушенный язык. И голова, вечно полная мыслей и памяти, стала неподъемно тяжелой. Старушечий голос, кличущий чумной и дочь свою, и внучку, оказался там лишним, чужеродным, не предназначенным для того, чтобы Лежка запоминал его. Но он запомнил. У него не спросили, хочет ли он. Готов ли стать хранителем чужой боли и страха. Плеснули, как воду грязную выливают под куст, а он впитал, все впитывал и это впитал. Память с чужим ядом, яд с чужой памятью.

— Ты же не помнишь ничего, — только и проговорил Лежка зло и гадливо, как жука смахнул, и застыдился тут же, но поздно.

— А теперь вспомнила, — резко бросила Леся, сверкнула глазами и поспешила по тропинке.

Лежка в сердцах отшвырнул осиновую палку. Притоптанная ногами забредающих сюда грибников, тропинка лениво уходила все дальше от леса. И Лежка вместе с ней. Казалось, потому и не может разобраться, что такого важного услышал он, приманенный силой чужой памяти. Но бабкин шепот не отпускал. Чумная. Чумная дочь. Чумная дочь дочери. Леся — чумная. Безумная. Дикая. Не спит. Мечется. Потные ладошки, влажные ступни, мягкие еще, детские. Глаза затуманены. Вот откуда в них столько прозрачной пустоты. Слышит голоса. Зовет кто-то. Куда зовет? В лес? Как прознала о нем чумная дочка дочери? Кто повел ее на опушку? Кто уговорил пустить? Кто вообще способен на это — взять за руку чумную дочь дочери, разорвать пуповину рода, увести туда, где стоит бор, где свои законы, где озеро спит, но все помнит. Где безумие не слезы проливает, а кровь. Кто уводит таких по Хозяйской тропе к спящим водам? Кто? Лежка знал ответ, но произнести его не решился бы, спроси его кто угодно, хоть сам лес. Только лес у него ничего не спрашивал. Лес совсем с ним не говорил.

— Чего спишь на ходу, — вырвала Лежку из морока пустых вопросов Поляша.

Она стояла у края тропинки, переминалась с босой ноги на босую. Под крепкие скорлупки ногтей забилась жирная грязь. По правой щиколотке ползла муха, но Поляша не чувствовала щекотки от прикосновений ее тонких лапок. Лежка наклонился и согнал мушку с холодной и влажной теткиной ноги. Мертвой ноги мертвой тетки.

В поредевшем лесу тело ее, излившееся кровью так давно, что и деревья давно забыли сброшенные той осенью листья, перестало скрывать, что оно неживо. Серые покровы, темные пятна, влага, собирающаяся каплями на отвердевшей плоти. Поляша тяжело привалилась к засохшему стволу. По затертой коре и не различить было, осина это или тополь. Бледные пальцы легонько корябали ствол. Поляша смотрела перед собой, тяжело сглатывая, будто в горле застряло что-то и теперь мучает ее.

— Не пойду дальше, — проговорила она, не поднимая глаз на Лежку. — Нельзя туда. Тяжело. Здесь подожду.

И медленно опустилась на землю, привалилась спиной к стволу.

— Этим скажи, — кивнула в сторону. — Скажи, что здесь я. Довела их. Уговор свой выполнила. Не моя беда, что дальше теперь… Обожду чуток. И своей дорогой пойду.

Лежка не знал, что ей ответить. Тетка закрыла глаза. Теперь она и правда была как мертвая. Забытая родом, непреданная земле. Тело, измученной дорогой, которую не осилило до конца. Шла по тропинке, выдохлась, присела и умерла. Глаза закололо от жалости. Лежка сморгнул, пожевал губы — соль уже впиталась в них, пересушила, растрескала. Нужно было что-то сказать. Попрощаться. Вспомнить самое теплое, что хранилось в нем к младшей тетке, любимой Батюшкиной жене. Но слова не шли. Не было в них больше силы. Ни в чем не было. Может, только в памяти. Но и она Поляше ни к чему.

Лежка еще потоптался немного, кивнул в никуда, обошел тетку, чтобы не нарушить ее мертвый сон, и зашагал дальше. Туда, где деревья больше не стояли непроглядной стеной. Туда, где солнце било ярко и безжалостно. Туда, где лежала последняя границу между лесом и миром. Туда, откуда уже раздавался злой волчий рык и взволнованный девичий голос.

— Не пойду! Не заставишь, вот и не пойду!.. — Это Лесин крик множило эхо.

— Я и спрашивать не стану! — Это рокотал Демьян, и рокот его волновал хилые деревья на опушке. — Уводи ряженых и сама иди отсюда, чтобы духу твоего…

— А ты мне не указ!