Брат болотного края

— Прости?! — Демьян шагнул к нему, схватил за ворот рубахи. — Ты, дятел гнилой, смеяться надо мной вздумал?

— Нет, Демьян, нет… — зачастил Лежка. — Это ты — Хозяин. Не я. Мне не быть. Не нужно мне. Слышал, что она сказала? Лес живой. Его слушать нужно. А я не слышу. Совсем.

Демьян разжал хватку.

— Так это ты из-за нее, да? — глухо спросил он. — Из-за девки этой? Ты что? Поверил ей? Ты, может, думаешь, что девка лес слышит? Может, решил, что она особенная какая-нибудь?..

— Не надо, Демьян, — беззвучно попросил Лежка.

Око бури разверзлось над ними. Волоски на руках затопорщились от предчувствия, что слова, которые сейчас прозвучат, изменят что-то исконное, необходимое, неизбывное. Что-то, чего нельзя будет склеить и сшить. Нельзя будет исправить.

— Может, ты думаешь, что она тебе достанется? Намечтал себе, как в дом ее возьмем? Жену себе присмотрел, что ли? — Демьян смеялся, зло и гадко, он больше не был похож на волка, скорее, на хорька, выпачканного мертвечиной. — Пустая твоя голова… Да она же как все! Да она же под любого…

— Демьян… — Лежка заслонился от брата рукой, уперся ему в грудь, но оттолкнуть не хватило бы сил. — Не надо, Дема. Не надо.

— Да она под меня легла, только ты ушел! Сука течная! Чуть спину мне не разодрала. Чумная баба! Не нужна тебе такая. Я сам ее попоротил, не сдержался. А тебе не нужна. Понял меня?

Кровь прилила к лицу. Нагой Леся вернулась из ночного леса. С Демьяном вернулась, а по бедру его стучала и стучала расстегнутая пряжка ремня.

— Что? Не веришь? — не отступал Демьян. — Сам у нее спроси! — И легко смахнул Лежку со своего пути. — Ну? Скажешь, не было ничего?

Леся сжалась в испуганный комок, запахнулась шалью, потупила глаза. Красные пятна разлились по ее щекам. Она ничего не ответила, но слов и не нужно было. Лежка сам все понял. Хозяин берет, что ему нужно, по праву сильного. Дом, землю, воду, зверя, глухую чащу, любую женщину. Безумицу, пришедшую в лес. Как Батюшка взял Глашу, Аксинью и Полю, так и Демьян протянул руку и забрал себе тело пришлой девки, а сытая ночь укрыла их, заглушила крики, впитала кровь, припорошила сонным мороком.

— Ну, теперь веришь? — торжествуя, спросил Демьян.

— Верю, — выдохнул Лежка.

Боль и гнев вскипели в нем в одно мгновение. Пружинящая сила, меры которой он в себе не знал, сжала тело до скрипучего предела. Лежка ударил первым. Удар этот — неловкий, слабый, вынужденный удар, — Демьян пропустил. От неожиданности он покачнулся. И Лежка успел ударить во второй раз. Кулак пришелся по колючей скуле, болью обожгло костяшки, хрустом свело пальцы.

А после пришла совсем другая боль. Ярость Демьяна отыскала выход. Он зарычал и бросился на Лежку, тут же смял его, впечатал в сосновый ствол и повалил на землю. Затылок ударился о землю, мир вздрогнул, покраснел — это кровь полилась из рассеченного лба. Лежка слышал, как истошно кричит Леся.

— Не подходи! — хотел крикнуть он ей в ответ, но не успел, задохнулся болью, зашелся сукровицей из колючей лунки выбитого зуба.

Волк трепал его, швырял из стороны в сторону, рычал, хрипел. Лежка не чувствовал удары, одну только тяжесть, и с каждым мучительным мигом она становилась все неподъемнее. Что-то оглушительно хрустело, набатом билось всполошенное сердце, горячее текло со всех сторон. Пахло сырой землей и кровью. Лежка с удивлением понял, как похожи эти запахи. Что-то общее было между плотью леса и человеческой плотью. Он отстраненно думал об этом, радуясь, что может запомнить еще хоть что-то, кроме боли и хруста, пока все это не закончится. В скором своем забвении Лежка не сомневался.

Демьян бил его насмерть. Даровал освобождение, словно понял, что жить в мире, где брат истерзал хрупкую девочку, Лежка не сможет. И не в девке пришлой дело, а в брате. Большом и сильном. Мудром и верном. Брате, обещавшем, что никогда не станет, как Батюшка, резать и кромсать по праву сильного. Брате, что обещание свое не сдержал.

Пульсирующая тьма уже хлынула к Лежке, готовясь утащить его на самое дно, когда перелесок сотряс еще один женский крик. Разобрать, что кричат, Лежка не сумел. Подивился только, отчего так схож этот крик с птичьим. И почему от него на мертвеющем сердце стало спокойно и тихо.

Теплые волны небытия подхватили Лежку, смыли кровь, слезы и пот. Он вроде полз куда-то, а на деле легонько покачивался, не чувствуя больше ни боли, ни скорби о потерянном брате, которого ему уже не вернет ни лес, ни Леся, ни странная женщина, все кричащая и кричащая на птичьем своем языке.

Поляша.

— Ирод, ирод проклятый!.. — твердила Поляша, а выходил только свирепый рык.

Кровь текла по лицу Демьяна, глубокие царапины на щеках и лбу сочились ею. Глаза его, потемневшие от боли и ярости, словно накрыла мутная пелена. Он ничего не видел, ничего не разумел. Всполошенный мертвой теткой зверь, которого спугнули от добычи, поверженной, но не добитой. Расцарапанный болотной тварью волк, поджавший хвост, но продолжавший скалиться.

— Да очнись ты! — обессиленно вскрикнула Поляша и размахнулась сильнее.