Брат болотного края

— Донесу, — горячо вскинулся Демьян. — Живого донесу. Только покажи, идти куда.

— Покажу, — заверила Поляша. — Уж эту дорогу я знаю крепко. — Улыбнулась, только бы смягчить острый скол вранья.

Демьян шагнул к ней. Схватил повыше локтя.

— Спасибо тебе, — прохрипел он и отвел глаза.

В них предательски сверкало соленым.

… Возвращались они по бору, обходя болотину стороной. Демьян подхватил Лежку с одного бока, Леся — с другого. Между собой они не говорили, даже украдкой не переглядывались. Обмякший от боли и слабости Лежка разделял их, как ледяная стена, вроде и видно, но не пробить, и морозом тянет, и обжечься легко. Девка все шептала-перешептывала только ей известные слова, и все больше бледнела, но ступала крепко и осторожно, боялась растрясти ушедшего в забытие Лежку. Кровь подсохла на его лице, стянула кожу. От былой красоты, точеной и нездешней, не осталось ничего. Исказились черты, вывернулись кости. Демьян косился на брата, но тут же отводил глаза. Куртка его перепачкалась кровью, сбитые кулаки распухли, под глазами залегли глубокие тени, будто два оврага на смутном рассвете.

Поляша шла впереди. Оглядываться она боялась — все чудилось, что ложь ее раскроется, что лукавая помощь обернется большой бедой. Скрипнула под ботинками Демы ветка, а Поляша сжалась, ожидая тяжелого удара. Забормотала невнятно Леся, а Поляша застыла, прислушиваясь, уж не про нее ли шепчет волку прозорливая девка.

До озера оставалось всего ничего. Бор стал густым, запахло землисто и влажно, и тут же потемнело, холодок заструился по ногам. Поляша дышала глубоко и спокойно. Скоро-скоро она выйдет из проклятого леса, скоро вернет себе черные перья, обернется лебедицей, вернувшей себе дорогого сыночка. Только на пригорок подняться, только глянуть с высоты, как спускается вниз дорожка Хозяина. По ней он вел одурманенных ворожбой безумцев. Хилых, больных, не разумеющих, что с ними творится.

«Звать их нужно, Поляша, — говорил ей Батюшка. — Ласково-ласково, как я тебя позвал».

Поляша хмурилась — не любила вспоминать, как ушла из города и тут же забыла, кто была она и зачем. Никем не была. Низачем была. Все пустое. Поросло бурьян-травой. Ну и топь с ними. Со словами этими, что шептать надо, если хочешь к смерти привести хворых да безумных. Вон, девка пришлая тоже что-то шепчет. Уж не Хозяина ли приворот подслушала, пока под дубовыми корнями с ним кувыркалась?

Жгучая злоба вспыхнула в груди. Идти стало легче. Совесть прижглась, как рваная рана, свернулась кровь, обуглилось живое мясо. Это сейчас ей совестно, а как вернется сынок из топи, так сразу станет легко и весело. А до тех, кого болотные твари к себе утащат, нет ей дела. Что-то ее, Поляшу, живую еще, окровавленную и разорванную, никто к озеру не тащил, слезами не покрывал. Это спящий ее спас. Это он ее главной среди сестер выбрал. От лиха одноглазого уберег. Не дал ступить на людскую землю. Тропинку выстлал, чтобы на человечьих ногах успела дойти. Два шага осталось.

За Поляшиной спиной раздался мучительный стон, мягко ударилось о землю, коротко ругнулся Демьян, вскрикнула девка. Это Лежка выскользнул из их рук, задышал быстро — захрипело, забулькало в переломанной грудине.

— Отходит, — проговорила Поляша.

Она помнила, чем пахла его новорожденная макушка, вышедшая из старого чрева Глаши. Помнила, как тянул он пухлые ручки, стоило подойти к колыбели. Как агукал радостно, как смотрел серыми глазками на нее, будто разумел что-то важное, будто то запоминал, о чем она поет ему перед сном. Как хотелось сжать его сладкое тельце, закрыть глаза и до рассвета представлять, что он — ее сын. Тот самый. Это потом закрутилось все да вывернулось. А в тихую пору, когда родились лесные детки, покойно было на душе и ласково. Только вырос репейник там, где цвели анютины глазки. Гниль подтопила корни, черная смоль запорошила всю листву. Славный младенчик стал красивым парнем, пустым, как мать его, названная теткой. А теперь неприкаянный дух ускользает прочь из тела его, выбитый братской рукой.

— Сделай что-нибудь! — закричала девка, бросилась к застывшему Демьяну, забила маленькими кулачками. — Сделай! Ты должен! Сделай!

Нечего тут было делать. Поляша поморщилась. Важность лжи ее испарилась, как пролитая на ступени вода в солнцепек. Лучше злиться о том, чем по мальчишке горевать. Лучше злиться, чем горевать по своему сыну, что не успел вырасти в красивого парня. Лучше злиться. Всегда лучше.

— Не стой! Сделай! Сделай! — повторяла Леся, срываясь на судорожные всхлипы. — Сделай! Демьян! Ну!

Демьян отмахнулся от девки, та кубарем повалилась на траву, вцепилась ему в сапоги, прижалась щекой.

— Ты же Хозяин, сделай что-нибудь. Он же умрет… Он же умрет сейчас…

Плач ее заглушал последние хрипы Лежки. Он задыхался, измученный болью. Глаза его закатились, кровавая пена выступила на разбитых губах. Демьян наклонился к нему, протянул трясущуюся руку.

— Лес-господин, дай силы ему, — нерешительно начал он. — Закрой раны его, затвори кровь. Чего нет у него, у меня возьми. Где одно, бери два. Где два, всё бери. Помоги.