– Не бойся! – миролюбиво сказал Нгамтусо. – Я вижу, ты в наших краях человек новый. На камланиях надо быть до конца. После завершения моего общения с духами я снимаю с сородичей шайтанский туман. Сейчас через руку снял и с тебя.
Сотников и Хвостов слышали слова наганасанского шамана. Инютин как-то скукожился, будто усох. Заходили желваки, а в глазах вспыхнула тревога.
Шаман спросил у Сотникова:
– Киприян Михайлович, почему гость у нас грустный, глазами бегает, как заяц, песца учуявший?
Киприян Михайлович остановил Нгамтусо:
– Негоже так гостя встречать! Он человек смелый. Людей не боится. Камлание видел впервые. Напустил ты на него дурману, у него страх из души не выветрился. Шайтан его страшит.
– Я страх с него снял. Он снова будет смелым и упорным. И начнет верить в чудеса, – заверил шаман.
А Киприян Михайлович снова обратился к Нинонде:
– Князец! Мы-то заглянули по делу. Твои люди, видно, говорили, что в Норильских горах лес рубят. Чумы, балки стоят. Людей чужих много.
– Говорили, Киприян Михайлович. Сказывали, собираешься горючий камень крошить и медь плавить. Тундру жаль, загубишь. Все зверье убежит. Кто – в тайгу, кто – к Ледовому морю!
– Ты же знаешь, Нинонде, зверья там почти нет. Окромя зайца, лисиц. Олень, песец туда редко заходят. Горы их пугают, корма нет. Ваши угодья мы не тронем, – заверил Сотников. – А если говорить толком, тундры на всех хватит. И нам, и нашим детям, и внукам. И рек, и озер, и пастбищ, и зверья. Людей бы хватило. Тундра огромная, а людей мало!
Выкурив трубку, шаман Нгамтусо вошел в разговор:
– Киприян Михайлович, вы людей пришлых в станки собрали, а тундру нганасанам, долганам, юракам сдали. Кочуйте, пока подохнете. Платите ясак царю, а мы вас потихоньку подкармливать будем мукой, чаем, вином, табаком. Мы тьму лет без них жили и еще бы хотели. Но теперь вино и табак переживут нас. Аргиши тундру оживляют, а станки умерщвляют. У станков рыбы нет, песца нет, оленя нет. Путики ваши от станков за двадцать верст. Тундра боится чужих. Прячет от них и рыбу, и песца, и оленя, и ягоды, и грибы.
– Успокойся, великий чародей! Не все могут кочевать. Вы никогда не были привязаны ни к чуму, ни к своей упряжке оленей, ни к месту, где родились, ни к одному озеру или к одной реке. Вы в тундру ничего не вкладываете. Из тундры только берете. Вы, пока живете, как паразиты, как блохи у собаки. А пришлые – люди оседлые. Они привыкли жить под крышей, а не в чуме, спасаться от холода в теплой избе. Иметь все свое. Свой станок, свою избу, своих собак, свои сети, свои угодья для охоты и рыбалки, своих батраков. Жить, работать и охотиться на одном месте. У нас в крови привычка, наряду с общинным, иметь и свое, личное. Так заведено испокон веков. Помни, что ни ты, ни Нинонде никогда бы не согласились жить нашим порядком. Кочеванье – ваша жизнь. Привяжи вас к одному месту, и погибнете, как голодный песец в кулеме. Потому каждый народ издавна живет своими обычаями. Я не осуждаю кочеванье. Кочуют и киргизы, и казахи, и якуты, и эскимосы. Вероятно, им легче выжить при таком способе бытования.
Киприян Михайлович говорил и смотрел в глаза то шаману, то князьцу. Их лица медленно, но светлели. Он понял, что сможет переубедить родовую знать и сумеет вывести из заблуждения в оценке бытового уклада пришлых.
– И никто из пришлых не посягает на ваше добро. Правда, есть ухари – приказчики, офени да некоторые из старшин станков, которые норовят надуть ваших сородичей при меновой торговле. Так пусть мен ведут трезвыми, а не пьяными. Муку, порох просят вначале, а не вино. Не успели сторговаться, а перво-наперво бражничают. Потом пускают в ход ножи. Если бы не мы, то вымерли бы, как мамонты.
Шаман Нгамтусо закрутил головой:
– Ну это, как говорят русские, на воде вилами писано, Киприян Михайлович! По преданию, род мой появился здесь за много лет до Рождества Христова. Верно я говорю, Мотюмяку?
– Верно! – поддержал его Хвостов.
– И не вымерли мы! Вы, русские, появились здесь зим двести пятьдесят – триста назад. Пришли с крестом и пищалями, а мы уже здесь кочевали. Так кто хозяин этой земли?
Сотников с усмешкой ответил: