Братья

Наступила ночь. Хоть солнце и не садилось, но его уход к горизонту чуть приглушил яркость угасшего дня. Подул попутный ветер, и угомонился комар. Ужинали по очереди, не останавливая бег лодки. Спали по одному. Двое на веслах, один в подзорную трубу следил за берегом, чтобы не миновать стойбище Выся. Вдоль протоки тянул юго-западный ветер. Им наполнился парус. Евлампий сел на руль, и лодка пошла по ветру. Рядом с Павлом прилег и умаявшийся Владимир. Ученый и Евлампий курили медленно, без спешки, коротая время в долгой дороге.

– И охота было, Федор Богданович, из самого Санкт-Петербурга ехать сюда мамонта глазеть? Других забот нет?

– Знаете, Евлампий, охота! Я ученый! И ради науки готов плыть, идти, ехать хоть на край света! А тут туша мамонта! Да это науке дороже, чем вся выловленная в протоке рыба вместе с пароходами! Ведь, возможно, мамонт даст что-то новое для науки.

– А зачем мне, простому охотнику и рыбаку? Я вот полжизни прожил, и ни разу она не спросила: откуда земля, солнце, человек? А вот о повадках зверей, о тонкостях рыбалки – жизнь меня повседневно спрашивает.

– Может, вы и правы, Евлампий! Знать надо то, что требует жизненный уклад. Но если вы будете знать больше, чем знаете сейчас, просто станете богаче! Больше станете видеть и замечать, чем другие. Тем более, вы грамоту разумеете. Богаче станете не рублем, а душой. Бога у вас в душе будет больше.

– А ну-ка, дайте-ка подзорную трубу! – попросил Евлампий.

Он обежал юрацкий берег:

– Вижу мысок. До него верст пять. И после мыска до летовья Выся пятнадцать. К полудню будем на месте.

Пристали к берегу по нужде. Разбудили Павла и Владимира.

– Вставайте! Полночи дрыхнете. Опростайтесь. Перекусите – и на весла! – приказал Евлампий.

Размялись на берегу, покурили, взбодрили водой лица. Поели соленого осетра с хлебом, гусиных яиц, запили холодным сладким чаем. Владимир достал из кожаного мешка завернутые в холстину два гусиных окорочка и подал Шмидту:

– Это за хорошую греблю! – засмеялся он. – Окорочка сегода, по весне коптил. Мясо мягкое, не сухое. Может, чуток пересолил.

Федор Богданович передал свой румяный окорочок Павлу:

– Попробуйте! Вы еще ни разу не едали копченого гуся. Очень вкусная штука! Уезжать домой будете, купите у Афанасия штук десять. Угостите родственников да друзей. С копченостями в дороге ничего не случится.

Павел придирчиво осмотрел лапку принюхался. Пахло дымком, а ладонью уже чувствовал выходящий наружу жир. Он быстро снял пупыристую шкурку и выбросил за борт на забаву чайкам, съел мясо, а косточку кинул лежащей сверху на клади собаке.

– Ешь, Кудлай, на здоровье!

Кудлай захрустел, уминая мягкую и сочную гусиную кость. Павел вытер платочком блестящие от жира щеки, руки и еще долго ощущал во рту приятный вкус копченого гуся.

– Ну как, Павел? – спросил Владимир.

– Нравится! Свинине не уступит!

– Со свининой вы, конечно, загнули. У каждой копчености свой вкус. А гуся можно сравнивать с курицей или с индейкой. Но никак не со свиньей, – пояснил Шмидт. – Как говорят: «Гусь свинье не товарищ».

– Я уточню, – согласился Павел. – Напоминает курицу, но жестче. В дороге – незаменимое кушанье. Ни греть, ни варить, ни жарить. Достал – и в рот.

Солнце стояло в зените, когда на широкой песчаной косе показалось около десятка чумов. Саженях в пятидесяти от берега, вдоль протоки, стояли пять ставников, обозначенных лиственничными шестами-клигами и лежащими по всей длине невода балберами. У неводов – лодки с юраками. Слышались удары, будто молотком по дереву.

– Лодки на плаву чинят? – удивился Павел.

– Нет! Осетров глушат, чтобы легче из сетей выпутывать. Если попадется пуда на три кабанчик – не выпутаешь, пока не ухайдакаешь. У осетра силища! Махнет хвостом, с лодки вылетишь. Это не муксун или нельма! Те рыбы мирные, а этот гордый. Презирает неволю, – пояснил Владимир. – Потому он и дороже всех рыб, какие только есть в Енисее.

– Царская рыба! – добавил Евлампий. – Она, как человек, только через восемнадцать лет становится мужавой и дает потомство. Не я придумал, ученые люди сказывали. Такие, как Федор Богданович. Только не из столицы, а из Иркутска. Бывали пароходом в наших краях.

– Верно говорили! – подтвердил Шмидт. – Рыбы тоже таят много загадок: и осетры, и киты, и дельфины. Но больше всего тайн – в человеке. В нас с вами, Евлампий!

Высь в бинокль смотрел на приближающуюся лодку.

– Это Евлампий с сыном Кокшарова, – перечислял он вслух. – А двоих не знаю. Вероятно, ученые из Санкт-Петербурга. Эй, Айна! – окликнул жену. – Ставь чай, готовь рыбу, пеки лепешки. Большие гости едут!

Сам вошел в чум, надел праздничную летнюю парку, кожаные сапоги, привезенные купцом из Тобольска. Взял в руки гребень из оленьего рога и причесал длинные, блестящие от дегтя волосы. Посмотрелся в дивильце, любуясь собой, будто девушка перед сватаньем. «Надо показаться в лучшем свете. Я ведь не только красив, но и богат!» – думал он.