Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

В карете ну моя жена плакать. После этого можно ли думать о балах, о нарядах? Мы тратим сотни рублей, а бедным есть нечего. Можно, но надобно и бедных не забывать. У нас обедал Тургенев. За столом только и говорили о сей несчастной, все были тронуты. Решил Тургенев, что поедет к ней после обеда и повезет сам то, что ей пошлем. После обеда ну складчину делать. Жена платья, Оленька теплый капот для матери, дети натаскали игрушек детям, принесли свои башмаки, теплые платья, старые шапки. Ты спросишь, да что же тут Сашка? Будто играя, влез ко мне на колени и тихонько на ухо: «Папенька, у меня есть деньги; могу я им послать?» Разумеется! Побежал, потащил няню, принес свою казну и подошел к Тургеневу, ничего не говоря, тихонько, положил ему в руку и скрылся. Ну, право, всех нас тронул до слез. Костя послал изюм, который ему мать прислала, Соня – игрушки. Одним словом, навьючили Тургенева. Оттуда он возвратился к нам и привез благословения несчастной матери. Всем было легко на душе после доброго дела. Теперь станем хлопотать о муже и пособлять жене. Я велел поискать квартиру теплее; найму ей женщину, которая бы за ней ходила, и, переведя на новую квартиру, сделаю сюрприз жене, повезу ее к ней. Наши богачи и не знают, что есть столь несчастные люди на свете.

Александр. Москва, 4 декабря 1822 года

Я был у Витберга; долго очень у него сидел. Много говорил он о храме, о всех неприятностях, кои он имеет, и о недоброжелателях своих. Я отвечал, что это натурально. Ныне век денег, этому божеству все поклоняются; поэтому и человек, имеющий в распоряжении своем большие капиталы, не может не быть предметом общей зависти и клеветы; милости же, им полученные, должны его щедро вознаграждать за все это. Он с князем Дмитрием Владимировичем в разладе, также с преосвященным Филаретом, не очень доволен нашим Тургеневым и др. Дело граберов мы уладили.

Он многим для нас отказал. Завтра пришлет он мне кондиции, и мы решительно обо всем условимся на 150 человек.

Здесь слышал я, что Лабзин будет жить в симбирской деревне Тургеневых. Правда ли это? Я и забыл о сем спросить у Сергея, у коего был я вчера, но не застал, а сидел у Катерины Семеновны; всех нас здоровее, а все кряхтит, всех нас богаче, а все охает.

Ох, надоело мне это Собрание! Третьего дня подписал я 400 билетов (в запас) для членов новых, а сегодня Иван Иванович Дмитриев прислал еще 150, им уже подписанные. В среду маскарад, и я дежурный с Кутайсовым.

Благодарю очень за веронские выписки. По отъездам дипломатов можно надеяться, что конгресс скоро кончится и наши воротятся к Новому году. Очень я радуюсь вспоможению, оказанному моему старичку Италинскому. Кому-то достанется все после него? Богатств нет, но есть книги, рукописи и другие редкие вещи. Последние годы жизни проведет в спокойствии безнуждном и будет молить Бога за государя. Авось-либо и Полетикино дело устроится. Теперь часть милостей не так плавно пойдет: Каподистрии там нет, а мы знаем, как Нессельроде медленно это обрабатывает. Как узнают все о назначении поверенного в делах в Луку, верно, станут делать всякие заключения. Князь Сергей Гагарин сказывал мне под секретом, что и о нем представление лежит в Вероне. Он представлен в церемониймейстеры, как Сологуб, чего очень Боренька Юсупов добивался для себя. А кто же будет во Флоренции на место Сверчкова?

Константин. С.-Петербург, 5 декабря 1822 года

Вчера вдруг явился ко мне Дмитрий Каменский. Приехал, кажется, искать места. С Репниным расстался, не видя для себя никакого прока от его обещаний. Просил меня поговорить о нем Кочубею, что я вчера и исполнил. Граф о нем очень хорошего мнения – по рекомендации Репнина – и обещал, если Нессельроде не произведет его в статские советники в Вероне, то сам сие сделает по возвращении государя; ибо государь согласился на производство Каменского и велел передать дело Нессельроде, потому что Каменский считается в Иностранной коллегии.

Константин. С.-Петербург, 6 декабря 1822 года

Сюда приехали двое из московских ямщиков, коим выпросил я, три года тому назад, кафтаны; тотчас явились ко мне и рады были меня видеть. В воскресенье представлял я их князю, который пригласил их к себе к обедне и очень обласкал. Мне хотелось, чтоб они никогда Петербурга не забыли, а потому просил князя устроить, чтоб они могли представиться императрицам. Из записки его, при сем прилагаемой, увидишь, что и это сбылось. Ну уж в каком они были восхищении! Я послал их теперь во дворец с моим почтальоном и велел после зайти к себе.

Александр. Москва, 8 декабря 1822 года