Братья Булгаковы. Том 2. Письма 1821–1826 гг.

Государь должен был оставить Верону 3 декабря и следовать в Венецию. Северин и Матушевич выехали в тот же день в Варшаву, куда я им вчера с фельдъегерем послал шубы. Граф Нессельроде – накануне. Этот мне пишет также два слова. Полетиково письмо старее, он совершенно в восхищении; вот его слова: «Мое дело окончательно решилось; указ о моем жалованье император подписал накануне отправки последнего курьера, а рескрипт об ордене Св. Владимира получил его подпись днем ранее. Все мои желания исполнились, и я горел нетерпением сообщить тебе об этом, но случилось так, что граф Нессельроде дал мне много работы, пригвоздившей меня к стулу на сутки и которую я только закончил в день прибытия курьера. Я ходил к Северину отдохнуть и провести у него вечер; и никто не ожидал, что наш курьер отправится сегодня, однако же именно так приказал император. Не могу тебе сказать, как был я раздосадован, но волей-неволей пришлось мне предоставить Северину удовольствие сообщить тебе все добрые известия, кои собирался я тебе изложить. Теперь радуюсь, что ни о чем не просил по своем приезде сюда и полностью положился на справедливость императора и его министерства.

Я счастлив и доволен всем, что касается моих дел, Провидению же теперь надлежит устроить мою будущую судьбу. У меня будет 25 тысяч рублей ренты, включая мои собственные доходы. Ежели не безумствовать, то должно этого хватать; и хватит, может быть, и на двоих (хм!), благодаря Богу, который так очевидно мне помог, благодаря министрам, кои обходились со мною с таким великодушием и добротою, благодаря друзьям, кои так усердствовали услужить мне. Милый мой Константин, мое сердце едва вмещает признательность, коей оно переполнено, и именно ты более всех содействовал внушению мне сего чувства. Что бы со мною ни случалось счастливого в последние десять лет, это всегда было делом рук твоих прямо или косвенно. Мне остается сообщить тебе, что император самым милостивым образом осыпал меня своими благодеяниями».

Все-таки прежде мая не обещает быть здесь. Во Флоренции намеревался пробыть шесть недель, после июль в Риме и, может быть, побывает и в Неаполе недельки на две. Шредер мне пишет. Поццо возвратился. Шредер недоволен Нессельроде, и очень справедливо. Я, право, не понимаю, каким образом всякий раз, что вся миссия награждена, он, который более всех трудится, остается без награды; но прочитай его письмо и возврати мне.

Константин. С.-Петербург, 30 декабря 1822 года

Только у нас и говорят о Нарышкиной [Марье Алексеевне, урожденной Сенявиной, тетке князя М.С.Воронцова], которая, умирая, много показывает твердости духа. Со всеми домашними простилась, мужу и сыну дала наставления и так их тронула, что беспрестанно рыдают. Исповедовалась и причастилась и совершенно покойна. Вчера она начала быть в забытьи, и не надеялись, чтоб она прожила сегодняшний день. Ей 62 года, с лишком сорок лет как замужем. Бриллианты свои все отдала внучкам, дочерям Суворовой. Их более нежели на миллион.

1823 год

Константин. С.-Петербург, 19 мая 1823 года

Я не обедал у Л. и дома мог только сесть за стол в 5 часов. Он никак не мог понять, что занятия помешали обедать с министрами. Он понимает, что можно совсем не обедать, а не обедать с министрами, когда есть случай, – это для него непонятно. Насилу ему втолковал, что лучше прогулять такой обед, нежели должность. Угрожает еще обедом для Воронцова; авось обойдется и без пира. Граф едет в конце будущей недели. Вчера вечером, полагая, что мне невесело (в чем не ошибся), пришел играть в вист. Перетревожился, встретив меня в карете часов в девять с женщиною, полагая, что это жена, а я отвез домой Багратионшу, которая у нас обедала и сегодня едет на лето в Царское Село. Кроме графа, были у нас Балыи, Ломоносов[80], надеющийся завтра отправиться в путь, Брунов, Лазарев, Александров и Манычар. Не поверишь, какая пустота. Бильярд остался неосвещенным; поиграли в вист, и я очень рад был, как добрался до своей кровати.

Константин. С.-Петербург, 22мая 1823 года

Я все еще не могу привыкнуть без вас. Вчера целый день вы вились около моего сердца. Ну уж, брат, изрядно меня попилили! Кто не побывал в продолжение дня! Хотя я торжественно объявил, что не буду дома обедать, но мало кого удалось обмануть: явилось человек за тридцать, во главе с Реманом и Тургеневым. У последнего просил я письмо к тебе Вяземского; обещал, но вряд ли сдержит скоро слово. После обеда поехал рыскать по именинницам. Вечером набралось еще более, между прочими и милейший

Воронцов с графиней весь вечер у нас просидели, составили десятирублевый алагер. Мы с Матушевичем разделили пулю.